Слушая прощальные слова Акелы, кнез определённо насторожился, однако, так и не смог понять, — в чём подвох? Когда ковёр плавно оторвался от земли, чисто рефлекторно он, вскрикнув, спрыгнул на землю. После этого верный ковёр-самолёт рванул вверх так, что друзей прижало перегрузкой. С высоты метров в десять они помахали ошеломлённому Добрыне, всей гостеприимной деревне, после чего ковёр заложил плавный вираж и лёг на обратный курс.

Осторожный Акела сплюнул через левое плечо, Соловей легонько постучал по его голове, как по дереву, пригнулся, уворачиваясь от подзатыльника. Глаза Барса блестели, по лицу блуждала улыбка. Осталось позади море, свежий ветерок обдувал лица, внизу мелькнул горный хребёт с обломками Ониксовой башни. И вот уже внизу проносится зелёный ковёр леса, по которому совсем недавно, шли они много дней, на каждом шагу подвергая себя опасности.

— Вась, спустись, пожалуйста, — мысленно воззвав к лешему, попросил товарища Акела.

— Что, мальчики налево, девочки направо? — съехидничал Соловей.

— С Финогенычем надо повидаться, — не приняв шутки, серьёзно ответил Акела, — насчёт Дорина с Берендеем попросить, чтобы пташек своих сориентировал.

— Правильно, — согласился Барс, — я тоже об этом сейчас подумал.

Ковёр плавно опустился на небольшую поляну. Через некоторое время из-за деревьев показалась кряжистая фигура Финогеныча. Путешественники вскочили, радостно приветствуя своего нечаянного друга. Глаза лесовика весело посверкивали из-под кустистых бровей, пока он, привычно пыхая дымом, раскуривал цыгарку.

— Угробили всё-таки подлого? — поинтересовался он.

— Да ты что, Финогеныч, — сделал оскорблённое лицо Соловей, — как ты сподобился про нас такое подумать? Нешто могём мы живую тварь изобидеть? Сам утонул, сердешный, летать, видать, толком не научился, а туда же…

— Ну-ну, — хмыкнул лесовик, — повидаться хотели али нужда какая пристала?

— И то и другое, — честно ответил Акела, — помнишь, с нами Берендей с гномом были?

— Как же не помнить, — чуточку обиженно ответил Финогеныч, — мне только восьмая сотня пошла, рановато мне ещё на память-то плакаться. Вы ведь и меч-то, однако, добывали, когда их уже не было. Я ещё спросить хотел, да не ко времени было.

— То-то, что не ко времени, — вздохнул Барс, — и мы так же запурхались. Ты своих пташек не мог бы попросить, чтобы их посмотрели от подножия хребта?

— Дак то-то и оно, что просить не надо. Они вчерась, аккурат как за вами этот злыдень увязался, из пещеры вышли. Засыпало, вишь, их, да гном из любого завала выберется, на то он и гном. Обсказал я им всё, а вот чем там у вас со змеем-то кончилось, не знал. Шибко они горевали, что не уберегли вас. Проводил я их лешачьей тропой, они уж далеко сейчас. Да ништо, через птиц и извещу их, что вы не сгинули.

— Ну, потрафил ты нам, Финогеныч, — облегчённо вздохнул Акела, — чтоб тебе не хворать никогда.

— И вы здравы будьте.

Ковёр снова по пологой траектории взмыл над лесом и понёсся в сторону Светловодья. Дорога, благодаря скорости ковра, заняла всего несколько часов. Когда внизу промелькнула старая Грушевка, Барс тронул Соловья за плечо.

— Викторыч, на подлёте к Леоновке спустись в лес, — и пояснил, — я думаю, не стоит нам в деревню с неба сваливаться.

— Разумно, — согласился Соловей и ковёр, послушный его воле, замедлив ход, начал плавно опускаться на маленькую опушку.

Пройдя по лесной дороге километра три, они миновали последние стволы девственного леса и ступили на знакомую улицу. Ковёр-самолёт, свёрнутый и перевязанный, висел в мешке на плече у его «пилота». Вечерело, на фоне розоватого закатного неба параллельно земле стелились дымы из труб.

В воздухе висели очень домашние запахи сена, сухого кизяка и парного молока. Уютно светились окна, слышались где-то приглушённые людские голоса. Из-за ближайшего забора басом взлаял пёс. Заскрипела и стукнула дверь, брякнула щеколда на воротцах. Акела, сбросив ношу, рванулся вперёд. Навстречу, спотыкаясь, бежала Милёна.

…Акела, сидел за столом у окна, заставленного крепкой рассадой помидоров. Он блаженно щурился, потягивая крепкий чай из большой керамической кружки, оставшейся от «прежней жизни». Милёна сидела напротив, подперев щёку кулаком, благостно созерцая ритуал чаепития любимого мужчины.

Баня с парилкой и долгий праздник любви и встречи были уже позади. В окно робко протягивало первые лучики встающее солнце, играя на расписанном ночным морозцем стекле оттенками нежно-розового и золотого. Да, ночами подмораживало, но наступавшая весна брала своё. Расползался потемневший снег под пригревавшем днём солнышком, исходила парком согревающаяся на полях и лесных проплешинах.

Солнечные зайчики прыгали на стенах, ложились на плечи супругов. Возле печки, что гнала потоки тепла, играли пёстрые котята, потешно подскакивая и нападая на свою мирно лежавшую мать. Тикали над столом старые ходики с кукушкой, их, маленько покумекав, наладил любопытствующий над неведомыми механизмами кузнец. Знакомое с раннего детства, это тиканье успокаивало. После изматывающего хождения по зимним тропам, да заснеженным лесам, — сущий рай. Фактически, пока меч добывали, всю зиму и прошастали, вон — весна за окном.

Все эти эскапады, конечно, вещь славная, но исключительно в смысле славы, вещи, как известно, преходящей и сомнительной. В плане же бытовом — тихий ужас. Неделями и месяцами спишь на земле у костра, когда лапник кажется царской постелью, ибо и на камешках спать приходилось.

Крепкий запах пота, мокрые стертые ноги. И жрать, пардон, при этом приходится что попало, зачастую стараясь не помнить, — что именно жрёшь. Мёрзнешь, голодаешь, убиваешь сам, прилагая дикие усилия, чтобы не грохнули тебя самого. Сейчас только расчувствоваться чуток и список сей уместиться только в толстой книжке никак не меньше «Саги о Форсайтах». Так что — стоп!

Только вот встаёт, в итоге, самый главный вопрос, — зачем? То есть — с какой такой сверхцелью совершаются эти, с позволения сказать, прыжки жопой в ширину? Прав на сто процентов старик Екклесиаст, ничегошеньки нового на этом свете не было, нет и не будет, всё уже было. Так и здесь. Нанялись они к Великому Кнезу по линии, скажем так, безопасности, и что?

Как-то незаметно за спиной сменили декорации, сунули в руки мечи и вот выясняется, что нужно, ни больше, ни меньше, спасать мир. Фу, делов-то!

Вот только старая израненная душа из тёмных глубин психики ехидно брюзжит: «Георгий Борисович, оглянись вокруг себя… В прежней твоей жизни сколько раз тебе говорили, что вот только на тебя вся надежда? И гордость и ответственность грудь распирали — если не ты, то кто? И ведь действительно совершал невозможное… Или почти невозможное, что, в принципе, не очень-то отличается.

Только оказывалось потом, что это было лишь частью «многоходовки», целью которой было не благо всего человечества, а шкурный интерес конкретного субъекта, ради которого ты бы и пальцем не пошевелил.

Ну, в принципе, это нормально, когда младую задорную юность от избытка кипящей в ней энергии направляют головой на нужную стенку. В юном дурачке сила играет, не направь его на эту стенку, он что-нибудь полезное сломает, что и ломать совсем не надо было. Так и пусть его, жалко, что ли?

Борисыч, но сейчас-то? Правильно. Очередной генерал тебя на очередную стенку лбом аккуратненько разворачивает и по плечу одобрительно похлопывает. Вопрос на засыпку — станем ли мы её бодать? Ответ — хрен вам, товарищ генерал-майор. Годы уже не те, опыт имеется. Надо с мужиками этот вопрос провентилировать. Кстати, предварительно проведя опрос местного населения. Хлопнула дверь в сенцах, в открытую дверь, с клубами морозца вошла его половинка.

Скинув с головы плат привычно процедила в крынки парное молоко из подойника. Ловко убрала крынки в подпол и загремела в закутке посудой. Скоро на печи заскворчало- забулькало, запахло томящимся мясом с картошкой, зашипело тесто на чугунной сковородке и вместительная миса стала наполнятся румяными оладушками. Накинув кожушок он, пока Милёна возилась у печи, управился в загоне со скотиной, а потом они дружно сели обедать.