— А где это твоё чудище лесное?

— Лесное, потому и в лесу.

Две пары глаз удивлённо воззрились на него — как в лесу? Слава вкратце объяснил — как именно. Переварив услышанное, Вихорко рассмеялся.

— Ну, и востёр же ты, Клим. Я бы не додумался.

— А он, того, не сбежит? — с сомнением высказался Весняк.

— Нет, — уверенно возразил Вихорко, — мой отец был в плену у белых орков. Он рассказывал, что они слово, данное даже врагу, ценят выше жизни. Хотя и слопать могут — будьте-нате.

Клим молча наворачивал из своей тарелки, предпочитая не вступать в дискуссии. Он с Урраком он на пару недель вперёд надискутировался, аж язык устал.

…Не зря говорят, что ждать и догонять — хуже нет. После ухода гоблина прошло четыре дня, тянулся пятый…. Хуже всего было то, что Весняк оказался таким занудой. Ну, не мог он ждать молча. То начинал сомневаться в гоблине, говоря, что ещё неизвестно — держат ли они слово или нет. Потом принимался гадать, перебирая все возможные напасти, которые могли приключиться с посланником в пути.

Слушая всю эту нудотень, Климу очень хотелось послать его самого, только не на заброшенную дорогу, а значительно дальше. По глазам Вихорко он видел, что и товарищу хочется примерно того же. Но приходилось сдерживаться — последнее это дело, склоки в коллективе. Однако, Слава чувствовал, как исподволь накапливается раздражение, что ещё немного и он отлает Весняка так, что у него уши вспухнут. Лучше уйти от греха.

— Пойду, прогуляюсь, — он встал.

— Я с тобой, — вскочил с лавки Вихорко, испугавшись перспективы остаться один на один с хмурым Весняком. Но уйти им не удалось. В дверь бомбой влетел сынишка хозяина двора, мальчишка лет десяти.

— Дяденьки, поспешайте к воротам! Там гоблин ваш пришёл, а его стража не пускает. А он говорит, что он к вам, а его всё равно не пускают. А стражники ругаются, а он…

Не дослушав, все трое рванули к воротам. Успели они в самый раз. Корыстолюбивые стражники уже дошли до белого каления, объясняя «тупому» гоблину, что он должен заплатить за вход пошлину, последний же упорно не желал этого понимать.

Клим злорадно оскалился — до наших «братков» им как до Пекина пешком. А тех он и в самое лихолетье перестройки «разводил». Вообще, в этих «тёрках-разборках» Славка чувствовал себя, как молодая щука в пруду с матёрыми карасями — съесть, может, и не съест, но загоняет до потемнения в глазах.

— Погоди, — остановил он брызгающего слюной стражника, — ты чего так расшумелся, старшой?

— Как чего? А за вход кто платить будет?

— Так я ж тебе заплатил, — сделал «простодушное» лицо Клим.

— Когда это? — подбоченился усатый.

— Пять дней назад, вечером. Забыл?

— Так это ж… — начал тот и осёкся, вспомнив, что резану взял за открытие ворот после захода солнца, что было везде строжайше запрещено.

— Или у вас и выход платный? — настаивал Слава, прекрасно понимая пикантность ситуации. Рядом, как всегда, трутся несколько зевак. Здесь они зеваки, а в суде свидетели. А за лихоимство здесь тоже по головке не гладят. Подчинённые рядом, но кто их знает? Пойдут ли они в очистники? Может, наоборот, захотят случаем воспользоваться? Чужая душа — потёмки, а уж душа стражника… Ход мыслей мздоимца Клим видел как на ладони и про себя откровенно потешался.

— А-а, — хлопнул себя по лбу стражник, — я уж и запамятовал совсем, столько дней прошло. Пропустите этого дуболома.

Люди, понимающе переглядываясь, стали расходиться. Кое-кто улыбался в бороду. Кто их любит, этих стражников? Известное дело, никто.

Гоблин подошёл к Климу.

— Хозяин, я всё сделал. Моё племя будет ждать в лесу, на дороге.

— Хорошо, молодец, Уррак. Ты не обманешь и я не обману, только доведи.

…Сборы были недолгими. Не прошло и двух часов, как их небольшой караван выезжал через те же ворота. Свернув на развилке на ту самую брошенную дорогу, они постепенно углублялись в лес. И всё бы ничего, только в душе вдруг появилось чувство внутреннего неудобства, как под взглядом затаившегося хищного зверя А лес смыкался над их головами, становился всё гуще и мрачнее, беспокойно фыркали запряжённые в телеги кони, настороженно стригли ушами и всхрапывали. Обеспокоенно заёрзали, заозирались его спутники.

— Ну, где твои соплеменники? — поинтересовался Вихорко у гоблина. Но тот, замерев, тревожно втягивал ноздрями воздух, — да что с тобой?

— Там чёрные орки, — Уррак указал вперёд.

— А твои где?

Вместо ответа орк вдруг с силой толкнул коня Клима в бок с такой силой, что животное повалилось на бок, увлекая за собой всадника в придорожные кусты. Сам же он ничком бросился на дорогу и с ловкостью истинного пластуна скользнул в заросли. С той стороны, куда только что указывал Уррак, засвистели тяжёлые чёрные стрелы. Одна из них разорвала горло Вихорко и тот рухнул с лошади, обливаясь кровью. Ещё две пробили грудь Весняка, он зашатался в седле, в это время третья, ударив между глаз, сшибла и его.

Из леса раздался торжествующий вой. Падение не застало Клима врасплох. Ему, деревенскому, падать с коня было не в диковинку. Он уже сидел и заряженный самострел грозно глядел в грудь Урраку.

— Это как понимать?

— Я не знаю, — отозвался гоблин, — когда я уходил в город, на этом месте я оставил две руки наших воинов.,

Он поднял перед собой две мощных когтистых лапы, на каждой из которых торчало по четыре пальца.

— Ладно, — махнул рукой Клим, — потом разберёмся. Сейчас что делать будем?

— Драться, — Уррак поднял топор, который взял с собой в дорогу, — постарайся, чтобы тебя не взяли в плен, лучше умри в бою.

— Понял, — отозвался Слава и выстрелил по шевельнувшимся кустам. Рёв известил, что стрела не пропала даром. Из-за деревьев выскочили ещё трое. Ну и рожи! Увернувшись от одного, Клим ткнул самострелом в глаз второго. В это мгновение в голове словно взорвалась бомба, — слепящий свет, боль и — чернота.

…Небо над головой было бездонным. Глядя в него, рождалось ощущение, что сам несёшься куда-то сквозь Вселенную невесомой частичкой, замирая от сладкого ужаса и пугаясь собственной смелости. Душа забивалась скулящим испуганным комочком в самый тёмный и тесный, но такой привычный уголок тела, плакала тоскливыми слезами о несбыточном. Скольких уже позвали к себе эти холодные и такие недоступные звёзды, у скольких поколений сердце кровью истекало от этой несбыточности, билось, словно пойманная синичка.

Такие же звёзды, яркие и огромные, Акела видел когда-то в горах. Командировка вышла весёлой — неделю после возвращения чувствовал себя, как снежный человек на профсоюзном собрании. Но вот горы, горы… Прав был Владимир Семёнович, царство ему небесное. «Лучше гор могут быть только горы…». То же самое, впрочем, можно и про море сказать и про тайгу. Андрюха по сию пору как океан свой Тихий вспомнит, так глаза сразу нездешними делаются. В том мире океана Акеле увидеть не довелось, а здесь — Бог весть… Резкий звук, похожий на треск рвущейся ткани, заставил его спуститься с небес на грешную землю.

— Малыш, едят тя мухи, растудыт-твою и так далее…

— Да ладно, — отвечал источник звука, — что уж ты так-то? Что с меня взять, с деревенщины?

— Вот и образуйся, — сдерживая смех, сурово сказал Барс, — в присутствии доподлинного барона и двух витязей серешь, аки конь стоялый.

— Дык, я, — «испуганно» округлил глаза Малыш, — я ж токо-токо назём с лаптей…

— Ты лапти-то одевал хоть раз? — усмехнулся Акела. Все уже знали, что родителями этого здоровяка были вполне приличные люди, хотя и жившие действительно в деревне, в веси, если по-здешнему. Всё в точности по Ильфу и Петрову — «…академиев Митрич действительно не кончал, поскольку закончил пажеский корпус».

— А как же, — нормальным голосом ответил тот, — на охоту только в них и ходил.

— Ты мне лучше вот что скажи, охотник. Мы до Светловодья добрались или ещё нет?

— Да вчера ещё дошли.

— Точно?

— Да куда ж тебе точнее, если я в Светловодье родился и вырос.