Тоби повел их наверх по широкой лестнице с невысокими ступенями. На верхнем этаже их встретил коридор, выкрашенный охрой, а по обеим сторонам его, словно монашеские кельи — аккуратные спаленки. Нику и Уани предстояло поселиться в дальнем конце.

— Мама отвела вам комнаты друг напротив друга, — сказал Тоби. — Надеюсь, вы еще не слишком друг другу надоели?

Уани поднял брови, фыркнул и неопределенно пожал плечами — совсем как француз. Трудно было поверить, что речь идет не об обычном пристойном размещении неженатой пары, что Тоби не посвящен в их секрет и даже ничего не подозревает. Обманывать взрослых Ник привык, но перед Тоби ему было стыдно. Но Уани, похоже, таких переживаний не понимал. Ник взглянул на него, на миг похолодев от внезапного и ясного осознания, что их радость по поводу комнат совершенно различна: его радует, что комнаты расположены близко, а Уани — что они отдельные. Комната Уани была в конце коридора; Нику — возможно, как члену семьи — досталась та, что поменьше и потемнее, с видом на огромное дерево, загораживающее окно.

— Фантастика! — сказал он.

Оставшись один, он принялся распаковывать вещи, развешивать в шкафу привезенную с собой одежду — он понимал, что одеваться здесь надо «неформально», но был не совсем уверен в том, что имеют в виду под «неформальностью» богачи. Все его вещи были в Мюнхене выстираны и завернуты в хрустящую оберточную бумагу. Кран в ванной, как обнаружилось, протекал, оставляя на раковине ржавый след. У кровати стояла книжная полка со старинными французскими романами: никакого Фредерика Форсайта, сплошные кожаные, исторические и мемуарные, тома. На стене — пара странноватых старинных акварелей в рамах с облезшей позолотой. Что ж, теперь эта комната — его, а на то, что ему здесь не по себе, Ник решил не обращать внимания.

Тоби в дверях все еще болтал с Уани, сунув руки в карманы шорт; над поясом у него уже заметно выдавалось брюшко, придававшее ему особенно уютный и безобидный вид. Ник любил его, как старого друга, с той привязчивой нежностью, которой не вредит, а напротив, поддерживает ее некоторая степень скуки. Он ничего не ждал от Тоби, ничего не требовал — просто его любил.

— Вот он нам скажет! — говорил в это время Тоби.

— Да, скажи-ка, как назывался тот бордель, куда мы с тобой ходили в Венеции? — подхватил Уани. Он тоже распаковывал вещи — так же лениво, словно нехотя, как раздевался в тот день на Хайгейтских прудах.

— A, ridotto? — ответил Ник. — Да, шикарное казино, подозреваю, что и бордель там тоже имелся. «Il ridotto della Procuratoressa Venier». Это прямо за Сан-Марко.

— Точно, — сказал Уани.

— Сейчас это что-то вроде музея. Для публики он закрыт, но, если позвонить, выходит смотрительница и все тебе показывает.

— Ясно, — сказал Тоби. — Значит, сейчас бордель не работает…

Уани сказал:

— Во всяком случае, эта смотрительница на мадам совершенно не похожа. Кстати, у меня в первом номере будут рассказы о лучших публичных домах мира.

— То-то рекламодатели будут довольны, — ответил Тоби.

— Думаешь? — сказал Уани. — А бордели и вправду классные. — Он покосился на Ника, автора этой идеи. — Как ты сказал, «ризотто»?

— Надо было тебе со мной поехать, — фыркнул Тоби. — Не думаешь же ты, что бедняга Гест разбирается в шлюхах и их житье-бытье?

— Конечно, ты был бы мне куда полезнее, — ответил Уани и улыбнулся так открыто и тепло, что Ник на миг ощутил ревность и спросил себя — как спрашивал уже не раз, — не мечтает ли Уани переспать с Тоби. Пожалуй, решил он про себя, это возможно, но маловероятно — хотя бы потому, что Тоби не продается.

— Напитки подаются в шесть, — сказал Тоби. — Но сначала пойдемте поплаваем. Все уже там… — и зашлепал подошвами сандалий по гулкому коридору.

Ник пересек комнату Уани, открыл небрежно задвинутые ставни и в первый раз взглянул на вид из окна: деревянную изгородь, напоминающую сплетенные пальцы, а за ней — яркий блеск реки и ее скалистый берег, тоже сверкающий в ярком послеполуденном солнце. Перед ним расстилалась Франция в разгаре лета: все краски упростились, поблекли и выцвели, но были окрашены солнцем, а тени казались прозрачными, словно газовые кружева. От дома к реке вели три или четыре каменные террасы, соединенные лестницей.

— Я хочу переодеться, — сказал Уани.

— Хорошая мысль, — с улыбкой повернулся к нему Ник.

— Хм… Ну ладно… — в словах его послышалось упрямое мальчишеское недовольство.

— Милый, половину прошлой ночи я провел, засунув язык тебе в задницу, так что не буду слишком смущаться, если ты снимешь рубашку.

Уани издал сухой смешок и, наклонившись, принялся расставлять на нижней полке гардероба свои тапочки и мокасины.

— А что люди скажут? — пробормотал он.

— И что же они такое скажут? — вздернув брови, поинтересовался Ник. — В доме никого нет. И я на всякий случай буду поглядывать в окно. Голову высуну в окно, если хочешь.

Так он и сделал и поэтому первым увидел, как по лестнице, ведущей от бассейна, бесшумными босыми шагами, ступая на цыпочках и морщась от прикосновения раскаленных камней, поднимается Кэтрин: на плечах у нее синее полотенце, волосы еще мокры после купания, вид совсем девчоночий, и при взгляде на нее Ник ощущает неловкость, словно она по лондонской улице прогуливается в таком виде. Тоби выходит из дома ей навстречу, и она спрашивает: «А они здесь?» — в своей обычной манере, так, словно не замечает его, даже обращаясь к нему с вопросом. «Спустятся через минуту», — отвечает Тоби и бежит к бассейну. Кэтрин присаживается на расстеленном полотенце, откидывает назад мокрые волосы; взгляд ее блуждает по окнам дома, пока наконец она не замечает Ника, широко улыбающегося ей из верхнего окна.

— Привет, дорогой!

— Привет, дорогая! — Ник раскрывает руки ей навстречу, а потом делает вид, что сбрасывает вниз букет невидимых цветов — Кэтрин любит такие представления. Та, просияв, поднимает руки в беззвучных аплодисментах.

— Спускайтесь сейчас же! — зовет она.

— Уже идем…

Из-под белых льняных брюк у Уани игриво просвечивали черные плавки. Ник не слишком разбирался в разных типах плавок — он вообще был непривычен к времяпрепровождению вокруг бассейна. Обтягивающие «Спидо», вполне подходящие для хайгейтских прудов, могут оказаться неуместны для коктейля или партии в пинг-понг — здесь, наверное, требуется что-нибудь более бесполое, мешковатое. А может быть, и нет: в конце концов, Франция — страна солнца, а Феддены вряд ли разделяют чувствительность Ника к тому, что облегающие плавки обрисовывают контуры его пениса.

С молодыми людьми Кэтрин поцеловалась по-разному: с Уани — приложилась щекой к щеке и сказала: «Привет!» таким тоном, словно в первый раз его видела, Ника притянула к себе под полотенце и прижалась к нему всем телом в сыром купальнике, так что он, обнимая ее, со смехом отстранился.

— Слава богу, — сказала она, — наконец-то ты здесь!

— Как ты, дорогая?

— Прекрасно. Кстати, знаешь, что у Джеральда роман?

Ник вздрогнул и заморгал, пытаясь удержать на губах улыбку.

— У Джеральда?

Все эти десять дней он гадал, кто в доме знает об этом — и прежде всего сколько знает Кэтрин. Самого его жег стыд за то, что он знает и ничего не делает, и теперь ему захотелось как-то очиститься.

— Шутишь? — проговорил он, пытаясь хоть на секунду или две оттянуть неизбежный вопрос: с кем?

— Да нет, правда. У него роман с Джаспером.

Ник перевел дух.

— Да что ты говоришь! Ну и ну!

— Точно! Настоящий скандал, правда?

— И давно?

— Уже с неделю. Целыми днями сидят в этой ужасной комнате под названием fumoir [13], курят сигары и играют в шахматы. Ну, ты сам увидишь. Никто из нас туда даже войти не может, так что остается только гадать, чем они на самом деле там занимаются!

— Будем надеяться, что об этом не пронюхают журналисты, — сказал Ник. У него кружилась голова: вроде опасность миновала.