Через дорогу, озаренные вечерним солнцем, горожане спешили в «Корону» на банкет, женщины — в длинных платьях, с тщательно уложенными прическами, мужчины в пиджаках: здоровались, осторожно хлопая друг друга по плечам и пропуская вперед, неуклюже чмокали друг друга в щечку (только женщины, разумеется); все с нетерпением ждали возможности послушать своего депутата, однако восторг их умерялся сознанием, что все они консерваторы и, следовательно, должны держаться с достоинством. Черт возьми, а это кто? Гэри Картер собственной персоной, в короткой джинсовой куртке и туго облегающих новеньких джинсах, с этой своей умопомрачительной стрижкой, торопится через площадь навстречу приятелю; кажется, он знает о своей красоте и гордится ею, кажется, даже немного выставляет себя напоказ — с той невинностью, какая возможна только у безнадежно гетеросексуального парня в маленьком провинциальном городке. Хотя девушкам тоже нравятся крепкие ягодицы парней — что, на взгляд Ника, свидетельствует об их хорошем вкусе, хоть он и никогда не мог понять, что нужно девушкам от мужских ягодиц. Гэри прошел мимо рыночного здания и завернул за угол. Пора домой: Ник чувствовал, Линнелс ждет его, в своей сонной невинности даже не подозревая, от чего его отрывает… Но тут Ник встряхнулся, высвобождаясь из-под власти ребяческих провинциальных фантазий. Так или иначе, останься он здесь, вся его долгая юность, на площади перед ратушей, в янтарных лучах заходящего солнца, полная скуки и неудовлетворенной похоти, прошла бы в мечтах о чудесном Лондоне — и рано или поздно он бы покинул этот город. Еще Ник подумал, что можно поехать следом за Гэри, чтобы еще раз его увидеть — но лучше будет сохранить его образ в памяти и вернуться к нему позже. Он завел машину и, выбираясь задним ходом со стоянки, вдруг заметил на заднем сиденье папку с речью Джеральда.

Пенни, разумеется, заготовила для него второй экземпляр — но очень вероятно, что в этом экземпляре нет вписанных чернилами шуток и вставных замечаний (для уверенного в себе оратора Джеральд делал в текстах слишком уж много пометок), и на полях первой страницы едва ли написаны красными чернилами имена «Арчи» и «Вероника». Значит, надо найти Пенни и передать папку Джеральду. Гости, должно быть, уже сели за стол: Ник представил себе один из старомодно-мрачных «номеров», где проходили бизнес-конференции средней руки и заседания местного Ротари-клуба. На Нике мятые льняные брюки и рубашка с коротким рукавом: но он может влететь в зал, прикинувшись «обслуживающим персоналом», сунуть Пенни в руки папку и быстро и незаметно смыться прежде, чем у барвикских консерваторов зародятся подозрения.

В переполненном холле он был еще водителем, гонцом, и если кто-то из присутствующих — члены самодеятельного театра, те, кто лечил ему зубы или шил школьный выходной костюм, — его и узнали, то виду не подали. Будь он снобом, испытал бы облегчение. Он спросил у портье, где Джеральд, и девушка за конторкой ответила, что он, кажется, на автостоянке на заднем дворе, вышел подышать воздухом. Ник выскользнул из холла и помчался по длинному коридору, ведущему через все здание и изгибавшемуся не только в стороны, но и вверх и вниз. По стенам на фоне кирпичных обоев красовались охотничьи сцены и старинные карты графства: пол был покрыт мрачного вида багрово-красным ковром. Навстречу Нику шли пары с натянутыми сияющими улыбками, шепотом подбадривая друг друга: все в порядке, машина заперта, волосы лежат как надо, таблетки — в кармане пиджака. Им, кажется, нравился унылый псевдоисторический вид этого коридора, доносящиеся из приоткрытых дверей запахи пива и жарящейся баранины. А вот и Джеральд — в самом конце коридора, оглядывается по сторонам, словно задумал побег. Истекают последние минуты его реальной жизни. Окликать его Ник не стал — между ними были люди, — просто ускорил шаг, однако Джеральда не догнал: тот отворил дверь и исчез.

Табличка на двери гласила «Только для персонала», так что Ник, прежде чем выйти, тоже воровато оглянулся — что, если это черный ход в номер люкс? За дверью оказался служебный коридор, гораздо хуже освещенный, в конце его — еще одна дверь с зарешеченным окошком, и в этом окошечке Ник разглядел голову Джеральда и услышал смех Пенни. Она смеется — значит, все хорошо, все идет как надо. Дверь, только что открытая, еще ритмично колебалась — возможно, из-за нее они не заметили Ника и не расслышали его шагов. Но, подойдя ближе и заглянув в щель, Ник понял: ничего не замечают они по иной причине. Развернувшись и громко затопав ногами, он уронил папку на пол, как будто только что пришел: пусть никто никогда не узнает, что он видел, как Джеральд прижимает Пенни к себе, а она, словно игривая девчонка-школьница, сует руку в задний карман его брюк.

Он это видел и за ужином, во время ожидаемого окольного разговора о Джеральде, был угрюм и рассеян. Он кисло соглашался с шутливыми упреками в его адрес и говорил о нем так, словно никогда его особенно не любил. От этого ему становилось еще более стыдно и неловко. После ужина отец и мать обычным порядком уселись перед телевизором: по Ай-ти-ви повторяли «Седли». «Только подумать, — в который раз повторила Дот, — наш сын знаком с Патриком Грейсоном!» — а Ник подумал про себя: ты бы только знала, мама, что это за кошмарный старый пидор.

Спать легли удивительно рано, когда за окном еще вовсю цвели вечерние сумерки; Ник крикнул: «Спокойной ночи!» — и захлопнул дверь, оставшись наедине с нелепым чувством потери и предательства, словно настоящими его родителями были Джеральд и Рэйчел, а не почтенные старики, отходящие сейчас ко сну в соседней спальне. Несколько минут спустя через стену до него донесся храп отца и тихий скрип кровати матери — должно быть, Дот, по обыкновению, поворачивалась набок и натягивала одеяло на уши. Рэйчел как-то раз шутливо пожаловалась Нику на то, что Джеральд храпит: «От него столько шума!» — сказала она. То, что он видел сегодня, не шло у него из головы; снова и снова с каким-то мазохистским удовольствием он рассматривал эту ситуацию с разных сторон. В конце концов, может быть, он просто ханжа? Ему вспомнились регулярные наезды Джеральда в Барвик — всегда с Пенни и почти всегда без Рэйчел. Значит, все его «отвращение» к Барвику, жалобы на необходимость встреч с Арчи Мэннингом — лишь ловкая маскировка… А как же в Лондоне? Нет, наверное, дома они этим не занимаются — слишком велик риск разоблачения. Да полно, в самом ли деле они любовники? Разве Пенни — из таких девушек? Может быть, тому, что он видел в отеле, можно найти какое-то иное объяснение? Но другого объяснения не находилось. Он задумался о том, храпит ли сейчас Джеральд — и при мысли о том, чем может сейчас заниматься парламентарий, мучительно покраснел. А если и храпит, должно быть, его любовница считает это вполне терпимой платой за недозволительную связь… Тут Ник остановился и приказал себе прекратить эти фантазии.

Немного позже он проснулся. Дом был погружен в тишину, и осознание происшедшего придавило Ника с новой силой: взрослая горечь от пошлости этой ситуации смешалась в нем с детским отчаянием. Теперь эта тайна стала и его тайной — секретом, который он обязан хранить, сам того не желая, предавая Рэйчел, чтобы сохранить верность Джеральду. Он долго лежал без сна, вслушиваясь в обманчивую тишину: если прислушаться, за ее покровом можно было различить звуки — вздыхал за окном старый тополь, грустно посвистывали водопроводные трубы, и еще доносился бог весть откуда едва слышный ритмичный стук, словно хлопали двери в несуществующих крыльях дома.

— Посмотрите налево, — сказал Тоби, — увидите château [8].

И притормозил, чтобы они могли разглядеть мелькнувшие в прогале между деревьями крутые черепичные крыши, пурпурно-черный кирпич, застекленные окна, целеустремленность и жесткость девятнадцатого столетия.

— Точно, — сказал Уани. — Но он ведь больше не ваш?