Многие деяния Геракла представляют в другой роли героя народной сказки: он сражается со Смертью и побеждает ее – и буквально, чтобы возвратить Алкесту ее мужу, и символически, когда «пускается в преисподнюю и выводит оттуда адского пса Цербера или отправляется на Запад, на край света, и приносит оттуда золотые яблоки бессмертия. А у одной из версий мифа, которую не удается проследить далее V в. до н. э., он сжигает себя на погребальном костре и в качестве бога переносится на Олимп, куда его поместил без помощи костра еще Гесиод в «Теогонии» (около 700 г. до н. э.). Здесь ему даруется бессмертная юность – посредством брака с богиней Гебой, самой юностью. Мифологические герои часто становились объектом религиозного поклонения, но один лишь Геракл почитался одновременно и как бог, и как великий умерший человек. Воистину он победил смерть.

В античном мире господствовал Рок, Судьба. Предназначением Геракла стало спасение богов-олимпийцев от опасности, грозящей им со стороны гигантов. Если последовательно выстроить все многочисленные мифы, аллегории, сказания о Геракле, то многое в образе этого народного героя станет понятным – и «вражда» Геры, и жертвенность его подвигов, и страшная смерть, и великая любовь простых людей. Обратимся за помощью к большому знатоку греческой культуры М. Гаспарову и попробуем прочитать историю Геракла по-новому.

Предвидя борьбу с гигантами, победить в которой боги могли только с помощью человека, Зевс решил создать среди людей такого богатыря, который будет ему и сыном, и правнуком, и прапраправнуком; сделать его великим царем и наделить его силой необыкновенной. Он-то и поможет олимпийцам в борьбе с врагами. А потом вознести его на Олимп и сделать богом. Но жена его Гера, царица небесная, решила вмешаться: «Помочь-то поможет, да зачтется ли такая помощь? Разве это человек? Зевс уже родил одного такого, Диониса-виноградаря: он по земле ходил, чудеса творил, злые люди перед ним в зверей превращались, а добрые на колени падали и молились, и никто его за человека и не считал. Нет, пусть богатырем будет, не царем, а работником-мучеником, и пусть сам поймет, что это лучше, и сам захочет нам за это помочь. Отец-Зевс этого не поймет; ну что ж, позабочусь я сама о такой его доле, а за это и звать его будут по мне: Геракл, что значит: «Слава Гере, царице небесной!»

Зевс высмотрел на земле город Аргос, а в Аргосе – красавицу царевну Ио и сошел к ней зачать сына. «Ладно, – думает Гера. – Мать я помучу, а сына не трону». Обратила мать в телку, погналась за ней оводом, по всей земле гнала, на краю света оставила в покое, позволила родить сына Эпафа. Сын вырос, стал царем Египта, детей прислал опять в Аргосе царствовать.

Родилась у него красавица внучка, Даная. Опять сошел к ней Зевс в город Аргос зачать себе правнука. «Ладно, – опять думает Гера. – Мать я помучу, а сына не трону». Заточила мать с сыном в бочку, пустила бочку в море, по всему морю гнала, на дальнем острове оставила в покое, позволила выйти. Сын вырос, чудовище убил, в свой Аргос вернулся, опять великим царем сделался. Звали его Персей.

Родилась и у этого красавица внучка, Алкмена. И опять сошел к ней Зевс зачать себе прапраправнука. «Ладно, – думает Гера, – вот теперь я мать не трону, а сыну покажу, каково людям живется».

Возвращается Зевс на Олимп, объявляет: «Вот родится в Аргосе правнук великого царя и будет тому великому царю наследником!» – «Обещаешь?» – говорит Гера. «Обещаю!» – говорит Зевс.

Рожали тогда в Аргосе сразу две сестры, две царские внучки: одна от Зевса, другая от собственного мужа. Посылает Гера в Аргос свою помощницу, Илифию-Роженицу: пусть вторая рожает побыстрей, а первая подольше. Прилетела Илифия во дворец, вторую сестру благословила, ручкой над ней помахала, а перед первой села на порог, скрестила ноги, скрестила руки, не дает разродиться. Перед нею плачут и молят, а она не смотрит, головкой качает, ждет, пока вторая сестра родит. Дождалась, улыбнулась, поцеловала первую в лоб и улетела. Так и родились в Аргосе в один день два двоюродных брата: сперва смертный сын, слабенький Еврисфей, потом божий сын Зевса, крепенький Геракл.

Возвратилась Илифия на Олимп, докладывает, как было дело.

Зевс Громовержец в ярости: получается, что по его же обещанию быть теперь Еврисфею великим аргосским царем, а Гераклу при нем прислуживать. А Гера, не говоря ни слова, сошла с Олимпа – ив Аргос: наклонилась над Геракловой колыбелью и дала младенцу Гераклу свою грудь. Тот всосал, молоко брызнуло, от него по небу Млечный Путь потек. «Вот теперь спи спокойно, – говорит Гера, – царем не станешь, а богом будешь». А старая Мать-Земля все видит, все слышит, и тревожно ей стало за новых богов, за гигантов. Посылает она в Аргос двух змей, подземных скважинниц, приказывает: убейте младенцев! Вползают змеи ночью в царский дворец, из глаз огонь, с языков яд каплет. Подняли головы над колыбелью двух младенцев – те разом проснулись. Еврисфей – в крик, а Геракл протянул ручонки, хвать обеих змей за шеи, держит и душит. Вбегают на Еврисфеев крик домашние, а змеи уже дохлые. Бросил Геракл-младенец их наземь, а сам лег досыпать. Мертвых змей тогда сожгли на терновом костре во славу Геры, а Геракла стали вскармливать и вспаивать по-особенному.

Вырос Геракл, выучился и бегу, и борьбе, и конной скачке, и лучной стрельбе. Меча и копья не любил, это оружие царское, а любил дубину и лук. Росту в нем было четыре локтя, а съесть он мог столько, что пять поваров не наготовят. Сила в нем и вправду была непереносимая: учился он лирной игре, рука у него была неуклюжая, учитель (брат божественного певца Орфея) рассердился, толкнул его, а Геракл как толкнет в ответ, тот и упал мертвый. После этого никогда Геракл первым ни на кого не нападал, зато если на него кто первый нападал, тому плохо было. А лирной игре он так и не научился.

Кончилось Гераклово ученье, и тут приснился ему сон: стоит он на распутье между двух дорог, и с двух сторон идут к нему две женщины. Одна стройная, спокойная, вся в белом, глаза потуплены; другая набеленная, нарумяненная, идет, как танцует, и любуется на собственную тень.

Подбегает вторая к Гераклу и говорит: «Ты раздумываешь, по какому пути пойти? Не раздумывай: ступай за мною! Будешь жить без забот и трудов, вкусно есть, сладко пить, любить красивых женщин, крепко спать и наряжаться лучше всех. Другие будут работать, а ты – пользоваться их трудами, как гость на пиру». – «Кто ты?» – спросил Геракл. Она ответила: «Друзья называют меня Счастьем, а враги – Порочностью».

А другая женщина сказала: «Боги дали тебе силу, а сила дается для труда. Без труда ничего не бывает. Хочешь милости богов – чти богов; хочешь любви друзей – делай добро друзьям; хочешь славы в народе – защищай его от врагов и чудовищ; хочешь урожая – гнись над плугом; хочешь, чтобы у тебя на все это хватало сил, – приучай свое тело к труду и разуму». – «Кто ты?» – спросил Геракл. Она ответила: «Молодые называют меня Доблестью, а старики – Добродетелью».

«Видишь, как все у нее хлопотливо? – говорит Порочность. – А у меня все проще и легче!» – «А что проку? – говорит Добродетель. – Ешь без голода, пьешь без жажды, удовольствия не чувствуешь; плодов дел своих не видишь, похвалы себе не слышишь; прошлого не стыдишься, настоящее тебе в тягость, потому что все радости, кажется, уже прошли, а невзгоды остались. А я – опора хозяевам, помощница слугам, союзница в войне, товарищ в дружбе, молодые у меня радуются похвалам старших, старшие – уважению от молодых, а после смерти к ним приходит вечная слава».

Геракл выслушал, повернулся и пошел прочь – жить в трудах и нести людскую долю. Он был самый сильный на свете человек, а пошел служить самому слабому на свете человеку – своему брату, царю Еврисфею. Тот так его боялся, что сделал себе медный погреб и из погреба отдавал приказания. Приказаний было двенадцать: двенадцать служб отслужил Геракл Еврисфею, и все одна труднее другой.

Первая служба была – убить Каменного Льва. У льва и вправду была каменная шкура: стрелы от нее отскакивали, меч ломался, а от ударов дубиною лев только встряхивался. Тогда Геракл схватил льва за каменное горло, медленно стал сжимать пальцы и задушил. Из каменной его шкуры Геракл сделал себе плащ на голову и на плечи, который служил ему крепче всякого панциря. Чтобы снять эту шкуру, пришлось вспарывать ее когтем мертвого льва – больше ничто не брало.