Камилла молчала, глядя куда-то вдаль, и смутное, тревожное предчувствие вдруг до боли сжало ей сердце. Не замечая ее настроения, Конде, улыбаясь, говорил:

— Черт возьми, вы не поверите, баронесса, как жаль, что во время сражения с племянником поблизости не было тех женщин, которые когда-то любили меня. Ни одна из них не видела меня в битве, но каждая хотела этого. Представляю себе их сияющие восторгом личики при виде плененного мною герцога Анжуйского! Ах, женщины, ну не ради ли ваших прелестных глазок мы часто совершаем безумства, которые порою меняют ход истории? А ведь однажды Нострадамус предсказал мне, что меня погубит женщина…

— Ах, монсиньор, — внезапно нахмурилась Камилла и указала рукой куда-то за спину Конде, — посмотрите… вон там, видите… что это? Будто бы какое-то войско движется сюда…

Конде обернулся и застыл на месте.

Глава 6

Камилла и Конде

Принц сразу же узнал королевские знамена, полоскавшиеся на ветру, и понял, что его провели. Анжу вновь успел собрать армию и теперь шел сюда, чтобы поквитаться со своим дядей за недавнее поражение.

— На коней! — крикнул Конде и прыгнул в седло. — Матиньон! Ты видишь того подлеца, который скачет впереди всех? Ну скажи, разве можно после этого верить слову брата короля? Но больше ты уже не совершишь подлости, Валуа! Вперед, мои храбрые гугеноты, за веру, за отечество!

Неожиданно он обернулся:

— А вы, мадам, быстрее уезжайте отсюда! Сейчас здесь станет жарко, слишком жарко для вас! Возьмите любую лошадь и скачите в Этамп к вашей герцогине, бросьте вы к чертям вашу карету!

— Нет, я не оставлю вас, я должна все видеть! — воскликнула Камилла, но Конде уже не слышал ее. Дав шпоры коню, он бросился вперед, увлекая за собой своих гугенотов.

Они отъехали недалеко, всего на какие-нибудь двести шагов, как Генрих Анжуйский навалился на них со всем своим двухтысячным войском. И, как ни храбро бились гугеноты, какие чудеса героизма ни проявляли, они вынуждены были отступить под давлением превосходящих сил противника.

Конде рубился в первых рядах и уже был ранен пулей в бедро. Пулей был сражен и Матиньон, лежащий теперь неподалеку в прошлогодней траве. Однако, превозмогая боль, принц пытался добраться до Генриха Анжуйского, когда один из врагов вдруг разрубил ему левую руку, державшую копье. Конде в ответ полоснул его шпагой по горлу, и тот упал лицом вверх. Им оказался герцог Монпансье. Но дальше рубиться не имело смысла: у католиков было явное превосходство. Видя, как его маленькая армия стремительно тает, Конде дал приказ отступить.

И остатки отряда гугенотов медленно отходили туда, где одиноко стояла Камилла, держа в поводу коня. Видя надвигающуюся опасность, она быстро села в седло, но тут, обернувшись, она внезапно увидела Лесдигьера во главе отряда гвардейцев. Они плотной массой окружили Конде и, для виду махая шпагами, не давали пробиться католикам к принцу.

И вдруг Лесдигьер вырвался вперед. Через несколько секунд он на всем скаку спрыгнул с коня прямо у ног баронессы.

— Камилла! Это ты! — вскричал он и бросился к ней. — Моя Беатриче!

Она ничего не ответила, потому что слезы счастья не дали ей говорить.

— Ты жив! Ты жив! — только и повторяла она, наконец, подняв к нему свое залитое слезами лицо. Нет, не исход битвы волновал ее сейчас и не судьба гугенотов беспокоила ее в эту минуту. Безмерная радость от встречи с любимым человеком заглушила в ней все остальные чувства.

И он понял, прочел это в глазах Камиллы. Но сейчас было не время для бурных проявлений чувств. Конде в опасности, вот что беспокоило сейчас Лесдигьера больше всего. Он тут же сказал ей об этом и, вскочив на коня, бросился туда, к своему вождю, приказав супруге укрыться за каретой от шальной пули.

Капитан успел вовремя: его роту стали теснить напиравшие сзади католики. Кончилось тем, что конь принца упал и придавил ему простреленную ногу. Конде закричал от нестерпимой боли. Его гугеноты, выставив шпаги вперед, окружили принца плотным кольцом, готовые умереть за него и за свою веру. Некоторые уже читали молитвы. Среди них были Генрих Наваррский, юный Конде, который бросился к отцу, пытаясь помочь ему подняться, и Агриппа Д'Обинье.

Их было всего пятьдесят человек, и на них уже были наведены аркебузы, как вдруг перед ними, подняв на дыбы свою белую лошадь, предстал всадник со шпагой наголо.

Это был Лесдигьер.

— Запрещаю вам трогать принца крови! — закричал он. — Он мой пленник, и отныне я отвечаю за его жизнь. Кто ослушается, будет тотчас убит на месте за невыполнение военного приказа!

Его гвардейцы встали у него за спиной, готовые по первому же знаку своего командира любого разорвать на куски.

— А с этими что делать? — спросил один из аркебузиров, указывая дулом ружья на окруживших Конде гугенотов.

— Пусть убираются, они уже не смогут причинить нам вреда, — и капитан, незаметно подмигнув Генриху Наваррскому и юному Конде, зычно крикнул: — Отправляйтесь по домам и не смейте больше подымать оружие против вашего короля! В случае неповиновения вы будете убиты, ваши дома сожжены, а семьи безжалостно истреблены. Это говорю вам я, капитан гвардии его величества Франсуа де Лесдигьер!

Гугеноты под недовольный ропот католиков с трудом разорвали кольцо, посовещались и затем, дав шпоры своим скакунам, исчезли в ближайшей роще. Только Генрих Конде остался подле своего отца.

Во время этой сцены Лесдигьер потихоньку шепнул своим гвардейцам, тем немногим, что были склонны к Реформации:

— Сейчас здесь будет герцог Анжуйский. Если что-нибудь случится с отцом этого юноши, — он повел головой в сторону Конде, — немедленно хватайте юного принца и уезжайте с ним в Ла Рошель или Коньяк. Дорога туда свободна. Я вышлю за вами погоню, но она не будет слишком торопиться.

Потом Лесдигьер подошел к принцу, вдвоем с его сыном он помог ему подняться. Конде был бледен, по его лицу с крупными каплями пота на лбу было видно, каких неимоверных усилий стоило ему держаться на ногах. Лесдигьер поддерживал его под руку.

— Как вы здесь оказались, мсье? — вполголоса спросил Конде. — Черт возьми, вы всегда появляетесь в нужное время.

— Вам ведь известно, монсеньор, что теперь я католик, а значит, мой долг — быть в королевской армии… и одновременно возле вас, — так же тихо ответил Лесдигьер.

— Как бы там ни было, я опять у вас в неоплатном долгу, ведь вы снова спасли мне жизнь. Боюсь, что теперь мне с вами не рассчитаться, а потому с сожалением думаю о смерти.

— Я спасу вас, монсиньор, но и вы берегите себя. Я говорю это как ваш брат по партии, ибо католик я по принуждению, но по убеждениям остаюсь протестантом.

— Я знаю об этом, Лесдигьер. Вы были и всегда останетесь одним из моих друзей. Я, в свою очередь, в любое время к вашим услугам. А теперь выполняйте свой долг, но помните, что, убивая гугенотов, вы пускаете кровь французской нации.

— Монсиньор, я никогда не поднимал руки на гугенота, во всяком случае, никого не убивал. Больше того, видя, как ваша партия претерпевает гонения, я испытываю сильное желание вернуться к вам и иметь возможность погибнуть в бою как протестант, закрыв вас или адмирала своей грудью. Не знаю, что меня удерживает до сих пор от этого шага.

— Поберегите свою грудь, капитан, она еще пригодится вам, ибо в ней бьется сердце истинного патриота. Но, как только вы вновь станете нашим, приходите ко мне, и я заключу вас в свои объятия, если, конечно, мне удастся выкарабкаться.

— Господин Лесдигьер, — произнес юный Конде, стоявший по другую руку отца и слышавший весь разговор, — я даю вам клятву, что отныне вы будете в числе моих лучших друзей. Я говорю так, зная, что отец никогда не стал бы так разговаривать с человеком, к которому не испытывает дружеских чувств.

— Весьма польщен вашим доверием и вниманием к моей особе и всегда готов предоставить себя в ваше распоряжение, принц, — слегка наклонил голову в ответ Лесдигьер. — Я говорю так, потому что мне не случалось еще видеть такую любовь к себе со стороны особ королевской крови, хотя королева-мать и уверяет, что любит меня как сына, а король — как брата.