– Даже если мне заплатят за примерку, все равно не надену это позорище.

– Да, вижу вкусы твои изменились. В «Монмартре», помнится, на тебе было нечто подобное.

Кука силится вспомнить тот давний вечер. И правда. Симпатичное было платьице, только немножко широковато в груди и на бедрах, потому что принадлежало оно кому-то из ее подруг, Мечу или Пучу. Воспоминание трогает ее, и она соглашается, но мерить все равно не хочет – до вечера, пусть это будет сюрприз. Ее возлюбленный мучитель ржет, как конь. Она тоже смеется, обнажая лиловые десны, все в паутине мелких сосудов, – смеется так, что становятся видны миндалины. Внезапно Уан вспоминает о чем-то, хлопает себя по лбу левой рукой, а правой шарит в кармане брюк. Тут же, не без гордости он достает вставную челюсть, которая сегодня залетела к ним во время урагана и он ловко поймал ее на лету.

– Кукита, детка, это для тебя. Надевай. Как видишь, я не только сам вернулся, но и вернул тебе зубы.

– С ума сошел. Даже если мне сейчас подадут голубиный бифштекс, я все равно не воспользуюсь этой челюстью. Черт знает, от какого мертвеца эти зубы.

– Какие мертвецы, Карука? Просто кто-то спал с открытым окном, а челюсть спокойно стояла рядом на столике в стакане с водой.

– Тем хуже, теперь меня будет мучить совесть за то, что по моей вине кто-то остался без зубов.

– Скажи лучше – по вине урагана. Надевай, надевай, а если кто-то потребует обратно – вернешь, и все дела.

Старуха с сомнением разглядывает челюсть и находит, что сделана она хорошо и выглядит прилично. Уан прав, она возьмет ее как бы взаймы, а, если кто-нибудь станет справляться насчет потерянной челюсти, вернет не раздумывая. Она подходит к зеркалу, примеряет челюсть, улыбается новой улыбкой – совсем другой человек! Двадцать лет, тысячи бед – как с плеч долой. У другого зеркала, словно Алиса в стране чудес, окруженная роем мух, Мария Регла примеряет одно платье за другим. В конце концов Уан накупает духов, немыслимых сережек, самого разного рода сумочек, пару лаковых туфель для Кукиты и тринадцать различных моделей обувки для дочки, домашнее и выходное платье для старухи и еще пятнадцать – сшитых на особый заказ, с мини-юбками, макси-юбками и всякими прочими причиндалами – для Детки. Кука Мартинес чувствует, что сейчас сгорит со стыда. Такая простушка была Реглита девочкой, а теперь вот подросла, стала смазливой и кокетливой. Уан собирается расплачиваться золотой кредитной карточкой – понятное дело, женщины кусают губы, ожидая, что сейчас непременно произойдет скандал.

– Реглита, верни все сейчас же. И мое тоже возьми, Уан. Нам ничего не нужно, не волнуйся. Если бы я знала, до какой степени у него плохо с деньгами, что и наличных-то нет, а только какие-то чеки, я бы не разрешила тебе даже войти, – говорит Кука Мартинес глубоко озабоченным тоном.

– Да что с тобой такое, успокойся. Не будь глупышкой, это банковская карточка, я имею право ею пользоваться, это те же деньги.

Он останавливает пристыженную Реглиту, которая уже приготовилась вернуть все, что набрала.

Продавщица, занятая другими счетами, не обращает на карточку никакого внимания. Увидев ее, она взвизгивает, словно ее ужалила муха цеце:

– Ой, девочки, кажется этот милый молодой человек решил осложнить мне жизнь, – говорит она своим приятельницам из соседних отделов. – Придется тебе, дружочек, подождать немного. На всем острове только три машинки для проверки кредитных карточек. Теперь узнавай, где ближайшая, а потом беги оформляй. Нет, скажу я вам, эти туристы – редкие скупердяи, таскаются со своими карточками, вместо того, чтобы расплачиваться как все приличные люди!

Наша троица застывает, словно обратившись в соляные столбы.

– Вы что, по-испански не понимаете?! – вопит продавщица, обнаруживая свойственное кубинцам заблуждение принимать всех, кто не говорит по-кубински, за глухих.

– Понимаю, понимаю, но я не думал… – бормочет Уан.

– А ты наперед думай, дедок. Кстати, ты откуда, позволь узнать? – спрашивает чертовка.

– Здешний я. – Голос Уана теперь похож на едва заметную полиэстеровую нить, которой можно сшивать воздух.

– Здешний, а до сих пор не привык? – недоверчиво настаивает фурия.

– Дело в том, что он уехал в самом начале, тридцать шесть лет прошло… – приходит на помощь Кукита, чтобы избежать двусмысленной ситуации, но продавщица обрывает ее на полуслове:

– Значит, шкуру спасал! Дедок-то не промах! Чучин, позвони на центральную, спроси, починили ли они мою машинку! С ними тоже канитель: каждый раз, как я сую карточку в этот агрегат, он меня, дрянь такая, цапает, так что приходится доставать карточку ножницами.

На пепельно-сером лице Уана, как роса на цветке, выступают капли пота. Он просит извинения и, сжав кулаки, надвигается на продавщицу. Затем, в целях передышки, спрашивает, где здесь туалет. После мины я не знаю, я не здешняяУан отправляется на поиски убежища, чтобы все хорошенько обдумать и начать действовать. Оказавшись в служебных удобствах – служб не фискальных, разумеется, а, если так можно выразиться, фекальных, – он первым делом расстегивает рубашку. Выдирая на груди волоски, ищет пряжку широкого внутреннего пояса. На поясе нашито несколько пухлых кармашков, из одного он достает две тысячи долларов,свернутых в тугой рулончик. Затем возвращается к стеклянному прилавку.

– Оставьте карточку, я расплачусь наличными.

– Смотри-ка, наконец-то снесся. Только я уже отдала распоряжение доставить машинку. Что, если она уже в пути? Нет-нет, попридержи деньги, теперь уж будем ждать. Погоди, ты что думал платить сотенными купюрами?! Вот это лихо! Представляешь, сколько бы я потратила времени, пока переписывала все номера и серии вместе с номером твоего паспорта, именем и адресом? Откуда мне знать – может денежки-то фальшивые?

Уан просит женщин подождать снаружи, рядом с машиной. Успокоившись, он не торопясь раскладывает все покупки на прилавке, попутно наблюдая за другими покупателями, большинство из которых либо ушли, либо не обращают на него внимания, при этом он отмечает, что другие продавщицы под тем или иным предлогом тоже скрылись. Наконец он вонзает пристальный взгляд в оробевшие глаза девушки, и она тут же опускает их на кипу накладных. Явно нервничая, продавщица ищет в ящике стола стирательную резинку. Уан элегантно поднимает руку и, глазом не моргнув, с сухим шлепком влепляет продавщице увесистую пощечину. Затем неуловимым движением вкладывает ей в ладонь стодолларовую купюру, одновременно целуя руку с изяществом английского лорда:

– Это тебе. На память. И получи с меня поскорее, если не хочешь, чтобы я пожаловался твоему шефу, будто ты нагрела меня на сто долларов. Доказать это – раз плюнуть: на каждой купюре – вон, в уголочке – мое имя. Такая у меня придурь. Итак, рассчитывай мигом или пасть порву. Да не вздумай записывать никаких серий и позабудь про мой паспорт, фамилию и адрес. Годится?

– Конечно, сеньор. Вы правы, – соглашается побледневшая продавщица.

За какие-нибудь пять минут от страха у нее, пожалуй, появилось больше седин и морщин, чем у Роберта Редфорда.

– Проси прощения, мерзавка, – медовым голосом говорит мафиози.

– Умоляю вас, простите меня, сеньор, – еле слышно шепчет девушка.

– Ну, умолять не надо. Всего разок: «прошу прощения». И погромче, а то не слышно.

– Прошу прощения, сеньор. – Кажется, сейчас у нее порвутся связки.

– Видишь, оказывается неразрешимых проблем нет. Прощай, моя козочка.

Он щиплет ее за прыщавую щеку, и на стекло прилавка падает капля гноя.

Нагруженный фирменными мешками и пакетами «Кубальсе» Уан появляется в дверях магазина. Кука Мартинес облегченно вздыхает: ей уже мерещились перестрелки, тюрьма и черт-те что еще. Мария Регла берет один из мешков, возвращается в магазин, находит уборную, свершает интимный туалет, вскарабкавшись на умывальник, подтирается клочком «Трибуны» и надевает новые джинсы. Снятые она, впрочем, не выбрасывает – на что-нибудь еще сгодятся.