Глава девятая

Разочарования

На сегодняшний день среди немногих переживших бури времени и множества новоизобретенных дворцов в Гаване три считаются главными: ла Сальса, дворец Рево- поллюциии дворец Генерал-губернаторов. Именно в таком порядке. В шесть утра Уана вдруг разбирает желание посетить дворцы, дочка объясняет, что посмотреть первый и последний еще можно, но что касается второго – никак. Уан насмешливо улыбается: для него нет ничего невозможного. Никто и ничто не в силах воспрепятствовать его желаниям. Реглита рекомендует ему прислушиваться к советам, потому что в противном случае можно не дожить до старости. Уан высокомерно ответствует, что ни разу в жизни не доверялся ни одному советчику или советнику – пусть себе сотрясают воздух – и что это было весьма полезно для его здоровья. Когда над Гаваной встает рассвет, то это совсем особое зрелище – во всех других уголках планеты просто рассветает, здесь же на заре кажется, будто город восстает из морских глубин или спускается с неба, весь высеченный из монолита и влажный. Так вот, во время этого гаванского рассвета моей парочке пришло в голову прогуляться по городу. Не стоит объяснять, что за всю прошедшую ночь, равно тревожную во всех отношениях: эмоционально-семейном, болезненно-социальном и катастрофически-экономическом (все из-за проклятого доллара, ставшего яблоком раздора), Кука Мартинес, Мария Регла и Уан не сомкнули глаз. Однако усталости они не чувствуют; напротив, еще более энергичные, чем обычно, они спрыгивают с парапета набережной, чтобы пройтись-проехаться по гаванским улицам, так как часть пути они проделывают пешком, а часть едут на «мерседесе», официально поступившем в распоряжение Уана на весь срок его почетного и заслуженного пребывания в стране. Куда бы они ни направлялись, за ними, как приклеенные, тащатся их преследователи или, если угодно, телохранители. Первым делом Уан приглашает свою старинную подругу и дочь позавтракать в отеле «Насьональ». Когда они проезжают мимо «Капри» и кабаре «Салон Рохо», Уана обуревают чувства, достойные настоящего мужчины и мафиози. Он скрипит зубами и стонет, глядя на некогда гостеприимный мир, теперь повернувшийся к нему с угрюмым оскалом. Он видит агонию того, что в дни молодости являлось объектом приложения его неуемных сил и порочных наклонностей.

Раньше Мария Регла ни за что не согласилась бы заходить в те места, которые предназначены для туристов, и вообще не снизошла бы до того, чтобы признать родного отца. Но моральные травмы, выпавшие на ее долю за время самостоятельной жизни, словно в отместку за былой политический фанатизм, все больше склоняют ее к мнению, что живем-то один раз и что с помощью смертоносного лозунга «родина или смерть» удалось достичь лишь уничтожения целой культуры, целого народа, короче говоря, целого острова. Кроме того, уже несколько световых лет она не завтракала – сначала не было возможности, а потом утратилась и сама привычка. Не успеваем мы переступить порог роскошного отеля, как тут же превращаемся в мишень для агрессивных взглядов, одни из которых полны подозрительности, другие – зависти, словом, чувствуем себя крайне неловко. Кука и Мария Регла судорожно нащупывают свои амулеты от дурного глаза. Присутствующие, кто открыто, кто исподтишка, буравят их взглядами, при этом каждый высматривает свое, будь то минетчицы, полицейские сводники (не подумайте, что я случайно забыла поставить запятую между полицейскимии сводниками),настоящие иностранцы с ранцами за спиной, ложные – с пистолетами за поясом, коридорные служащие (из тех, что берут десять долларов за то, чтобы пару шагов протащить ваши чемоданы, а дальше – как знаете), официантки или уборщицы, изъясняющиеся на безупречном английском. Странное дело, у кубинцев вдруг обнаружилась склонность к иностранным языкам – до сегодняшнего дня почти все бегло говорили по-русски, но с тех пор, как иностранцам дали зеленую улицу, оказалось, что у последнего бездомного кота наготове линкольновский диплом. После скрупулезнейшего исследования любопытные понемногу теряют к нам интерес, так как удостоверились, что взять с нас нечего и никак-то нас не поэксплуатируешь, разумеется, в капиталистическом смысле слова. Ведь капитализм – это эксплуатация человека человеком. А социализм? То же, только наоборот. Короче говоря, враждебный шум утихи зловещие взгляды погасли. Их можно понять – слишком уж бросалась в глаза разница между бедной одеждой седовласой старухи, утомленным лицом девушки в заношенных до белизны джинсах и экстравагантным цветом волос Уана, который к тому же достал из кармана сотовый телефон и, демонстрируя всем, что он пользователь,принялся во всю мощь своего голоса болтать с кем-то в Манхэттене. Их усаживают за столик на террасе, откуда можно наблюдать великолепную растительность, похожую на зеленое преддверье лазурного моря, которое сливается с облаками прямо над кронами деревьев. Иностранный гость развязным тоном, почти по-хозяйски, заказывает апельсиновый сок, бутерброды с ветчиной и сыром и кофе с молоком для всей троицы. Желудки женщин выводят торжественную «Увертюру 1812 года», а руки и колени судорожно трясутся от плохо скрываемого волнения. Правое веко Карукиты дергается, словно у нее тик; у Детки Реглы нервной судорогой безобразно сводит верхнюю губу. Дует жаркий, навевающий дремоту ветерок; Уан снова набирает какие-то нью-йоркские номера, вновь отдает деловые распоряжения; мать с дочерью клюют носом и даже умудряются обслюнявить блузки. Наконец Уан решает прекратить переговоры с суровым и мятежным Севером и будит женщин, похлопывая их по коленям. Все трое робко улыбаются и обмениваются удивленными, присмиревшими взглядами. Теперь, когда уже сказаны все «люблю» и ласки первых часов поостыли, они не могут поверить, что сидят все вместе за изящным столиком из стали и стекла в пятизвездочном отеле «Насьональ», одном из самых красивых и дорогих в мире. Придется брать комиссионные с «Гавана-тур» – что бы они без меня делали, если б я не завлекала для них пассажиров. Трудно начинать разговор, никому не хочется распространяться о прошлом. К чему снова копаться в дерьме. Но Куке Мартинес дико, во что бы то ни стало хочется исповедаться в своей страсти – в тридцати с лишним годах едва ли не безупречной верности и любви.

(Кажется, я где-то слышала поговорку о том, что если не знаешь, какое решение принять, то лучше воздержаться.)

Думается, Пепита Грильете, ты выбрала не самый удобный момент, чтобы снова появиться в этой истории, тем более, что вся следующая глава посвящена исключительно тебе. Там ты сможешь вязать и распускать, там возгорится твоя звезда, твой бесподобный лицедейский талант.

(Вытри рот, прежде чем говорить со мной, грязнуля, замарашка, и оставь в покое моих любимых персонажей, если не хочешь получить хорошего поджопника, а уж это я тебе обещаю: вижу, вижу я в своем магическом кристалле, что ближайшие каникулы проведешь ты в тюряге, в «Новой Заре» или в «Манто Негро». Сиди спокойно, я ухожу, но не говорю «прощай» – так легко тебе от меня не отделаться.)

Нет, вы подумайте, какая грубиянка! Хорошо еще, что до сих пор мне удавалось заткнуть ей пасть и сохранять уважение к себе и своему труду переписчицы. Не забывайте – я лишь записываю то, что диктует мне покойница. Не так-то легко уделять на это много времени, когда у тебя за плечами груз революционной ответственности. В конце концов вернемся к сути, к тому, что беспокоит нас больше всего. Кука, ее дочь и экс-супруг успели разделаться с завтраком в два счета. Женщины впадают в полукоматозное состояние из-за белкового шока. Кукита бормочет что-то о том, как ей жалко их преследователей или охранников: за время их бессмысленной работы у них росинки маковой во рту не было; она даже видела, как они роняют слюни, наблюдая за их трапезой. Услышав ее речи, дочка так пихает мать локтем, что злополучный шарик едва не выскакивает у Кукиты изо рта без всякого хирургического вмешательства. Сжав зубы и выдавив из себя жалкую улыбку, Мария Регла драматическим шепотом просит, чтобы мать вела себя как можно приличнее и вовсе не упоминала об этих типах, если хочет по-прежнему наслаждаться обществом своей большой любви – а не то эта big love [26]мигом превратится в big bang. [27]Уан вволю потешается, восхищенный непосредственностью своей гаванской семьи. Однако тут ему приходит на память его нью-йоркская семья, и вместо лица Куки он видит банкноту, доллар, который во что бы то ни стало должен вернуть. Копаясь во рту зубочисткой – на лице perfect smile [28]– он снова настойчиво спрашивает о счастливом долларе. В конце концов, почему бы ей еще раз не попробовать вспомнить, куда она его запрятала? Он умоляет, прижав руки к груди: ну, пожалуйста, постарайся, вспомни, пошуруй в памяти.