После перерыва все пошло по проторенной колее — отцу предъявлялись обвинения, он и его сторонники отбивались.
К этому времени инициативная группа членов ЦК, это о ней отец вчера говорил с Игнатовым, уже насчитывала около двадцати человек. Кроме Игнатова в нее вошли: маршал Конев, секретарь ЦК Комсомола А. Н. Шелепин, заместитель министра иностранных дел Н. С. Патоличев, секретарь Краснодарского крайкома Г. А. Денисов, секретарь Московского обкома И. В. Капитонов и другие. Они взяли на себя функции по решению организационных вопросов по открытию Пленума. Впервые за многие годы Пленум собирался не по указанию Президиума, а по собственной инициативе. В историю они войдут под именем «двадцатки».
Действия «двадцатки» направлял отдел партийных органов Бюро ЦК по РСФСР. Его заведующий Чураев, я о нем уже упоминал ранее, после обеда позвонил в общий отдел ЦК, ведавший делами Президиума ЦК, и попросил помочь товарищам связаться с членами Президиума. Заведующего отделом Малина на работе не оказалось, он все еще болел, и «двадцаткой» занялся заведующий сектором Н. А. Романов. Он сопроводил членов ЦК к дверям зала заседаний Президиума ЦК.
«Где-то около пяти вечера снова выступал Шепилов, раз от разу все более агрессивно, — вспоминает Мухитдинов. — Теперь он обвинил Хрущева в игнорировании Министерства иностранных дел, там-де готовят ему документы, а Хрущев на переговорах ведет свою линию, говорит от себя, ставя тем самым чиновников перед свершившимся фактом. Вслед за Шепиловым я взял во второй раз слово. Не успел закончить, как вошел секретарь и взволнованно доложил: “В приемной находится группа членов ЦК, хотят войти”».
— Кто позволил? — взорвался Булганин. — Нельзя!
— Как это нельзя? — немедленно вмешался Хрущев. — Они же члены ЦК! Растерянный секретарь переминался в двери с ноги на ногу, теребил в руках какую-то бумажку.
— Ну что еще? — зыркнул на него Булганин.
— Вот, товарищ Романов просил вам передать, — робко проговорил секретарь.
— Какой еще Романов? — взревел Булганин. Напутствуемый трехэтажным матом, секретарь вылетел за дверь.
— Не принимает… — жалобно проговорил он и попытался отдать записку Игнатову.
Но не на того напал. Игнатов выразил свои эмоции еще покруче Булганина. Секретарь снова сунулся в дверь. Результат тот же. Такое «перетягивание каната» продолжалось около получаса. Когда секретарь в третий раз попытался вручить послание Булганину, вмешался молчавший до того отец.
— Председатель ведет себя недемократично и просто неприлично, — начал он.
Воспользовавшись моментом, секретарь положил на стол перед Булганиным листок с отпечатанным на нем коротким текстом и с явным облегчением юркнул за дверь.
Булганин начал читать вслух: «В Президиум Центрального Комитета. Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам также известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным комитетом и руководстве Секретариатом. Нельзя скрывать от членов ЦК такие важные для всей партии вопросы.
В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума.
Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопросов руководства нашей партией». Внизу подписи, всего сорок восемь человек.
(В пятницу члены ЦК пошли в Москву, как говорится, косяком, сориентировавшись, они присоединялись к «двадцатке», одни искренне, другие — понимая, что сила не ее стороне.
К тому моменту, когда записка с третьей попытки оказалась в руках Булганина, в дополнение к изначальным двадцати добавилось еще двадцать восемь. А члены ЦК все прибывали. Вслед за первой запиской появилась вторая за двадцатью восемью подписями, затем — еще одна от украинцев, ее подписали шесть человек; на последних трех записках стояло по одной подписи.)
Булганин закончил чтение. Члены Президиума не знали, как реагировать. Впервые за последние два десятилетия, если не больше, они столкнулись с оппозицией. И где? Внутри собственного ЦК, с которым уже давно никто не считался. Тугодум Молотов не мог даже представить, что подобное вообще возможно.
— Я возмутился, — делится своими впечатлениями Первухин, — на меня это произвело ошеломляющее впечатление. На заседание не допустили даже технического секретаря. Я думал, что никто не знает ни о нашем заседании, ни об обсуждаемом вопросе.
«Время шло. Президиум молчал. “Двадцатка” больше не желала ждать, — пишет Мухитдинов. — Двери распахнулись, в зал вошли человек пятнадцать-двадцать. Я бросил на них взгляд, узнал лица некоторых ответственных сотрудников ЦК, работников КГБ и МВД. Впереди — Серов». [45]
— Кто тут у вас во главе? — набросился на Серова Булганин.
«В зале поднялся крик, раздались возгласы: “Раскольники, фракционеры! Это неслыханно!” Больше других возмущались Молотов, Ворошилов, Сабуров, Первухин и Шепилов. Маленков с Кагановичем не вмешивались».
Изворотливый Каганович все понял, надеяться оставалось только на чудо. Он даст свою оценку происходившему, правда, спустя много лет, когда отца уже не будет в живых и события 1957 года станут историей: «Хрущевский Секретариат ЦК организовал через ГПУ (то есть КГБ) и органы Министерства обороны тайно от Президиума вызов членов ЦК в Москву. Сделали это, не дожидаясь какого-либо решения Президиума по обсуждаемому вопросу. Настоящий фракционный акт, ловкий, но троцкистский».
Серов не обратил на устроенную ему обструкцию ни малейшего внимания.
«Третьи сутки происходит что-то непонятное, — приводит Мухитдинов слова Серова. — Президиум непрерывно заседает, и мы, члены ЦК, хотим знать, что вы здесь обсуждаете. Мы, члены ЦК, оказали вам доверие, избрали в Президиум, а вы закрылись от всех и неизвестно о чем говорите. Москва полнится слухами, начинается резонанс за рубежом. Требуем объяснить, что происходит. Ни один вопрос, входящий в компетенцию Пленума, не должен решаться за спиной членов ЦК. Мы не уйдем, не получив ясного ответа!» — ультиматум Серов хорошо продумал и, похоже, отрепетировал.
Правда, без санкции Президиума «двадцатка» пока тоже не решалась самостоятельно открыть заседание Пленума.
— Как вы смеете? — прорычал Булганин, стуча кулаком по столу. Такой прыти от него никто не ожидал. — Нам ясно, кто собрал вашу группу. Сейчас же расходитесь, не мешайте работать! Все, что надо, объясним не вам, а Пленуму.
Его смахивающая на истерику тирада не произвела на вошедших ожидаемого впечатления.
— Мы — члены ЦК и хотим знать правду, — маршал Конев вышел из толпы и встал рядом с Серовым.
— Повторяю: расходитесь, — не унимался Булганин. — Приходите после шести, когда заседание закроется. Тогда и поговорим, сейчас вы нам просто мешаете работать.
— Это Хрущев все устроил! Никита, я тебе верил, а ты вот как поступаешь! Сейчас они пришли! А там нас танками окружат, — сорвался на крик вконец перепугавшийся Сабуров.
— Сейчас они нас начнут арестовывать, — истерически выкрикнул Шепилов.
— Что вы выдумываете! — отпарировал отец.
— Под Москвой появились танки, — Сабуров уже не владел собой.
— Какие танки? — вмешался в разговор Жуков. — Что вы болтаете, Сабуров? Танки не могут подойти к Москве без приказа министра, а такого приказа я не отдавал. [46]
Отец внимательно посмотрел на Жукова. Ответил он хорошо, но что-то в словах министра обороны настораживало. Сабуров умолк. Маленков понял первым: ситуация с каждой минутой становилась все глупее и, что хуже, — опаснее.
— Не надо обострять, — начал он вкрадчиво. Что-что, а уговаривать Маленков умел. — Давайте поручим Ворошилову выйти вместе с товарищами в приемную и объяснить им, что обсуждает Президиум.
Выбор оказался неудачным, даром убеждения Ворошилов не обладал. Видимо, Маленков понадеялся на «магию» титулов, а главное, ни он, ни его союзники, не осознали до конца, что происходит. Казалось, стоит прикрикнуть, и все вернется на свои места. Непростительная ошибка, свойственная властителям в период всех революций, больших и маленьких. Они не замечают мгновения, когда власть ускользает из их рук, оставляя после себя лишь пустую хрупкую оболочку.