Заседавшие, за исключением отца и его доверенных сторонников, о нараставшей за кремлевскими стенами активности пока не подозревали. После выступления Шепилова Булганин объявил перерыв на обед. Отец не пошел со всеми членами Президиума в кремлевскую столовую, уехал в ЦК. Пусть они там, если хотят, сговариваются за его спиной, у него есть дела поважнее. В ЦК отца дожидался Серов.

После обеда выступал Мухитдинов. Он пишет, что брал слово дважды и твердо поддерживал Хрущева. Мухитдинов попенял Кагановичу за его упрек Хрущеву в том, что тот «мотается по стране». Он воспринимал это «мотание» как интерес к делу, внимание к конкретным людям, проявление уважения.

— Лазарь Моисеевич, — говорил Мухитдинов, — в первые годы Советской власти вы приезжали в Узбекистан, работали в Ташкенте, старые большевики помнят вас. Но с того времени появляетесь у нас раз в пять-семь лет, и только за тем, чтобы вас избрали от Узбекистана депутатом Верховного Совета СССР или делегатом на съезд партии. Приезжая, формально посещаете лишь запланированные предприятия. Люди, слушая ваши выступления и реплики, не улавливают вашего интереса к нуждам и жизни республики. В результате — падение вашего авторитета на местах. Вы обвиняете Никиту Сергеевича, что он раздает заводы, фабрики республикам, ослабляя этим государство. А мы считаем это одной из крупных реформ, которая с удовлетворением воспринята в республиках. Ведь по новому закону наши предприятия раздаются не иностранцам, а советским республикам, и благодаря этому повышается ответственность республик за дела. Неужели не ясно, что чем сильнее, крепче республики, тем могущественнее наше Советское государство в целом? Надо не тормозить, а расширять эту работу, доводить ее до конца.

Третий день непрерывных бдений клонился к вечеру.

«Начиная с конца второго (третьего, если считать вечер 18 июня) дня заседания, то есть 20 июня, был заметен некоторый упадок боевитости членов группы Молотова — Маленкова, тогда как активность сторонников Хрущева все больше и больше возрастала, да и контробвинения становились все более угрожающими», — отмечает в своих воспоминаниях Жуков.

К тому моменту выступили члены, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК, многие не по одному разу. Все, что хотели сказать, уже давно высказали, но решения не принимали. Сторонники отца умышленно тянули время, их противники, казалось, боялись остановиться и говорили, говорили, говорили. Все изрядно подустали.

— Давайте решать, — взмолился председательствовавший Булганин. — Какие будут предложения?

— Уже предлагали! — без промедления откликнулся Каганович. — Освободить от поста Первого секретаря.

— И как же? — как бы в никуда, протянул Булганин.

— Правильно, поддерживаем, — загалдели «молотовцы», — голосовать надо.

— Что ж, давайте определяться, — уже увереннее произнес Булганин. — Кто за это предложение?

«Проголосовали, — вспоминает Мухитдинов, — кто выкриком, кто рукой. Трое — Суслов, Микоян, Кириченко рук не поднимали, активно не возражали, свое несогласие выразили молчанием».

Итак, получалось семь против трех, если не учитывать самого Хрущева. Казалось бы, наконец решились и решили, но как оказалось, события только начинали разворачиваться.

— Не имеете права ничего такого решать, — отец грохнул кулаком по столу, маленькие карие глаза не смотрели, кололи взглядом.

В зале наступила тишина, проголосовавшие «за» — большинство — недоуменно переглядывались. Отец того и добивался: огорошить, деморализовать противника, а там переходить в наступление. Так они действовали и в Сталинграде, и на Курской дуге.

— Не вы меня избрали, а Пленум, не вам меня и освобождать, — отец шел напролом. — Я категорически против и не признаю вашего решения!

Снова повисла пауза, «большинство» окончательно растерялось — они же проголосовали, Хрущеву сейчас полагалось каяться, признавать ошибки, он же… Что еще можно предпринять, «молотовцы» себе не представляли. Не милицию же вызывать? Да и как поведет себя милиция, еще вопрос.

— Да, избран Пленумом, — осторожно попытался вырулить первым пришедший в себя Маленков, — но он (Пленум. — С. Х.), образовав данный Президиум поручил ему руководить всеми делами партии. Принятое сейчас решение, конечно, вынесем на Пленум.

Тут Маленков иссяк и смущенно замолчал. Чутко улавливающий нюансы Каганович, еще утром настроенный столь агрессивно, сейчас, набычившись, глядел в угол. Молотов сделал попытку что-то сказать, но не преодолел заикания.

— Конечно, Хрущев не останется без работы, — не очень уверенно произнес Булганин. Ему, председательствующему, теперь приходилось спасать положение, отдуваться за тех, кто втянул его в это дело. — Предлагаю рекомендовать его в министры сельского хозяйства.

Полувопрос Булганина повис в воздухе. Все молчали. Отец протестующе засопел.

— Участок знакомый, — монотонно продолжал Булганин, — он знает и любит это дело.

Отец всем своим видом демонстрировал, что, возможно, он и «любит это дело», но в министры переходить не собирается.

— Ну, как дальше поступим? — растерянно произнес председательствующий.

— Я требую, чтобы меня, для начала, выслушали здесь, на Президиуме! Вы все уже второй день говорите, а ответить мне возможности не дали, — воспользовавшись замешательством отец развивал наступление.

Сникшие после голосования сторонники отца оживились.

— Надо послушать Никиту Сергеевича, — первым откликнулся Кириченко.

— Очень полезно выслушать его, — Мухитдинов поддержал Кириченко.

— Принятое сегодня решение вынуждает меня напрямую, через вашу голову, минуя не только вас, сидящих здесь, но и, если понадобится, подвластные вам армейские и местные партийные организации, обратиться к народу, к армии, рассказать ей правду о том, что здесь происходит, как обстоят дела на самом деле, — с не свойственной ему запальчивостью включился в спор Жуков.

По крайней мере, так воспроизвел его слова Мухитдинов в своей книге.

Подобного поворота событий не ожидал никто, в том числе и отец. Он с любопытством смотрел на Жукова, не на знакомого ему со времен войны генерала Жукова, а на Жукова-политика. Само собой в голову пришло сравнение с иным боевым и удачливым генералом, генералом Бонапартом. Так он, наверное, полтора века тому назад, перед тем как стать императором Наполеоном, разговаривал с французским Конвентом.

Булганин взглядом молил своих союзников о помощи, но тщетно.

— Тогда давайте подготовим развернутый проект постановления, — Булганин нащупывал выход из положения, — запишем в него всё, что говорили, и завтра еще раз обсудим.

Никто не возражал. Для написания решения, а также обращения к народу по случаю перемены власти, избрали комиссию: Маленкова, Кагановича, Шепилова. Последний, человек пишущий, все успеет сочинить к завтрашнему утру. Маленков передал ему свои заметки, в течение последнего заседания он успел набросать в общих чертах резолюцию. Каганович, напутствуя Шепилова, приказал проявить твердость, не рассусоливать.

В восемь вечера Шепилов засел за работу в своем цековском кабинете, вызвал стенографисток, заказал крепкий кофе. К утру он успеет закончить оба документа: резолюцию и обращение к народу. Их можно будет представить сначала Президиуму, а затем Пленуму ЦК.

Отца такое решение тоже более чем устраивало, тем самым дезавуировались результаты недавнего голосования, завтра все начнется сначала. Начнется-то начнется, а вот чем закончится? Завтра, самое позднее — послезавтра большинство членов ЦК уже прибудут в Москву, и верховная власть перейдет в их руки.

Вечером 20 июня дипломатических приемов не предусматривалось. Из Кремля отец заскочил в ЦК, а оттуда поехал на дачу. Там, прогуливаясь по дорожкам парка, под начинавшими зацветать высоченными старыми липами, его поджидали Мыларщиков и секретарь Горьковского обкома Игнатов. Напомню, Мыларщиков наравне с Чураевым «отвечал» за прибывавших из глубинки членов ЦК. Игнатов же рвался в бой, и он хотел, чтобы отец об этом не только знал, но и «благословил» его. Вот Игнатов и упросил Мыларщикова взять его с собой к отцу на дачу.