Третий день бдений Президиума ЦК 20 июня открылся выступлением Первухина. Отец считал Первухина человеком способным, на практической работе полезным, а в политике — флюгером. Он сравнивал Первухина с кораблем, качающимся в зыбком море. 20 июня Первухин не колебался, в дополнение к уже ставшим стандартными обвинениями отца он добавил свое, госплановское: «Хрущев, видите ли, перекачивает из национального дохода средства на нужды сельского хозяйства в ущерб интересам промышленности, особенно тяжелой» — и присоединился к предыдущим ораторам: — от должности освободить».

«Товарищи Первухин и Сабуров оба заявили, что раньше хорошо относились к Хрущеву, так же, как Хрущев к ним. А теперь мы видим, что Хрущев зарвался, зазнался и затрудняет нам работу. Его надо освободить», — констатирует Каганович.

Затем пришла пора выступать кандидату в члены Президиума и секретарю ЦК Шепилову. Поздно вечером, после окончания совещания «молотовцев» у Булганина в Кремле, Шепилову позвонил сосед по даче Каганович, сказал, а зная Лазаря Моисеевича, можно предположить, что приказал засесть за резолюцию о Хрущеве. Шепилову вменялось приготовить теоретическое обоснование отрешения Хрущева от власти, обосновать пагубность совершенных им ошибок.

— Не мне вас учить, вы лучше других знаете, что требуется, как подобные документы составляются. Мы рассчитываем на вас, — закончил свою тираду Каганович и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Шепилов хотел было ему перезвонить, сказать, что… Что он скажет Кагановичу, Шепилов не знал. К тому же он Кагановича в глубине души побаивался. Кагановичу Шепилов не перезвонил, но и к резолюции не приступал. К утру Шепилов решился, положение Хрущева представлялось ему, аппаратчику до мозга костей, безнадежным, и он на переправе поменял коней, присоединился к «победителям». Ему бы чуть выждать, не паниковать. Вся бы жизнь сложилась по-иному, и числился бы он сейчас не в «примкнувших», а только бог знает, в какой ипостаси. Но не выдержал — как куропатка захлопал крыльями и взлетел под выстрел…

«Вначале он вроде бы поддержал Хрущева, но после выступления Молотова явно переметнулся», — кратко резюмирует Мухитдинов.

Во всей этой истории с попыткой отстранения отца от власти Шепилов стоит особняком, как от сторонников отца, так и от его противников. Ему никак не находили названия и наконец придумали такой же скользкий, как и он сам, термин «примкнувший». Термин мне не нравится, так же, как он не нравился и самому Шепилову. Он не примкнувший, он — изменник. Все противники отца — естественны, они вышли из прошлого. Сейчас они попытались реализовать свой последний шанс, а отец задвигал их назад в прошлое. Шепилов же шел в будущее вместе с Хрущевым. Отец уже видел в нем главного идеолога страны, и тут он в решительный момент струсил. А Суслов не струсил, твердо стоял на стороне отца.

Шепилов говорил долго, его выступление походило на лекцию. Отметил пагубность децентрализации экономики, введения совнархозов. Под эту «пагубность» Дмитрий Трофимович подвел теоретическую базу, по его мнению с ликвидацией министерств и, соответственно, министров, членов коллегии Совмина, рабочий класс лишается своих представителей в правительстве, что «нарушает ленинское положение о диктатуре рабочего класса. Союзному правительству отводится роль сборщика податей», то есть налогов.

— Смотрит в книгу, а видит фигу, простых вещей не понимает, а берется других учить. Демагогия, сплошная демагогия, — как бы про себя, но достаточно громко, чтобы услышали и остальные, сидевшие за столом, отреагировал на заявление Шепилова отец.

— Сталин внес огромный вклад в дело социализма, — Шепилов перешел к тому, что называли тогда «извращениями линии партии», а говоря простыми словами, к преступлениям Сталина: арестам, пыткам, массовым репрессиям. — Ворошить прежние дела, привлекать к ответственности — это значит наносить партии вред.

— Вы предлагаете, — Шепилов уже напрямую обращался к Хрущеву, — чтобы мы сказали народу, что нами руководили убийцы, люди, заслуживающие скамьи подсудимых? Не в интересах нашей партии, мирового коммунистического движения ворошить теперь эти дела. Неслучайно китайские товарищи выработали в отношении Сталина свою формулу: 70 процентов положительного, 30 процентов отрицательного. Они с нами во многом не согласны. От Чжоу Эньлая, когда он приезжал к нам, мы услышали много горьких истин. Он считал, что односторонней постановкой вопроса о культе личности мы причиняем ущерб общему делу. Я уже предупреждал товарища Жукова, который и тут, на нашем заседании, продолжает дудеть в ту же дуду. Зачем это нам сейчас? Кому от этого польза?

И это говорил человек, помогавший отцу в написании «секретного доклада», своей рукой вписавший туда не один разоблачительный абзац. Но теперь времена менялись.

Затем Шепилов стал пересказывать, как Хрущев отзывался о Ворошилове, но что конкретно, сейчас уже не узнать. Здесь я остановлюсь, других свидетельств того, что говорил Шепилов на том заседании, мне разыскать не удалось.

Приведу в заключение некоторые отзывы на его выступление, естественно, прозвучавшие после заседания.

— Он оказался грязным склочником и интриганом! — возмущался отец. — Какую гнусную роль сыграл академик Шепилов! На Президиуме ЦК Шепилов начал пересказывать всякие гнусности и неприличные вещи о Ворошилове. Как может порядочный человек позволить себе то, о чем мы говорили доверительно, повторять в присутствии того, о ком говорили? Пусть бы Шепилов повторил то, что я действительно говорил о Ворошилове, это плохо, но допустимо. Шепилов же наговорил такое, чего я никогда не говорил, свои грязные сплетни он выдавал за мои слова. Как это мерзко и низко! Какой я дурак!

— Я знаю его по фронту. Этого человека уважать нельзя. Неизвестно, куда он прыгнет. Шепилов способен на нехорошие дела, — каялся Булганин.

Каганович, посетовав в своих воспоминаниях, что приглашенные на заседание Президиума секретари ЦК, кто более, кто менее активно защищали отца, с удовлетворением отмечает: «Секретарь ЦК Шепилов честно, правдиво и убедительно рассказал Президиуму ЦК про недопустимую атмосферу дискредитации и проработки, созданную Хрущевым в Секретариате ЦК. В особенности Хрущев чернил Ворошилова, как “отжившего, консервативно-отсталого” деятеля. В то же время Хрущев лицемерно оказывал Ворошилову внешне любезность и “уважение”. Шепилов рассказал о ряде неправильных решений Секретариата за спиной Президиума ЦК. Фактически Хрущев превратил Секретариат ЦК в орган, действующий независимо от Президиума ЦК».

Пока в Кремле произносились длинные речи с перечислением реальных и мнимых грехов отца, Серов, Мыларщиков и Чураев звонили, объясняли, рассказывали, убеждали. Большинство периферийных членов ЦК, быстро схватив суть, спрашивали: что делать?

— Как можно скорее приезжать в Москву, собирать Пленум ЦК, — звучал короткий ответ.

Одни добирались самостоятельно, других, особенно из далеких регионов, доставляли на реактивных бомбардировщиках. Их обеспечивал Жуков. Сегодня трудно представить, сколь тяжела была в те годы дорога из Сибири в Москву. Гражданские самолеты летали редко и медленно. Тихоходы Ил-12 и Ил-14 перескакивали с аэродрома на аэродром, из города в город. На тысячекилометровых дистанциях они продвигались не намного быстрее поезда.

Члены ЦК начали появляться в Москве уже утром двадцатого. В основном, москвичи — недавние министры, теперь оставшиеся без министерств, руководящие работники Госплана и других центральных ведомств. В середине дня к ним присоединились представители ближайших к столице областей. Прибывающие прогуливались по коридорам ЦК, обменивались новостями. Мыларщиков, Чураев, Фурцева беседовали с ними, вводили в курс дела. Реагировали по-разному: представители московской бюрократии сочувственно поддакивали, но не более. Ожидать от них большего не приходилось, совнархозную реформу они приняли, но не одобряли, Хрущеву не прекословили, но только пока он сохранял командные позиции. Отец это понимал и даже побаивался, что пока суд да дело, Сабуров с Первухиным могут склонить их на свою сторону. Другое дело глубинка, она от совнархозов выигрывала, поворота вспять не только не приветствовала, но боялась, ее представители, не колеблясь, присоединялись к стану Хрущева. Но пока их еще можно было по пальцам перечесть, и отец не торопился, ждал прибытия основного корпуса членов ЦК. Но чтобы собрать в Москве более двухсот пятидесяти человек, одного дня явно недоставало.