— Верно, давай, Клим, выходи и объясни товарищам, — Булганину явно понравился подсказанный Маленковым выход из положения.

Ворошилов уже у дверей начал честить «двадцатку» отборной бранью. Он напоминал помещика-крепостника, вышедшего усовестить взбунтовавшихся холопов. Соображал он явно медленнее Маленкова и даже Булганина.

— Я тоже выйду и расскажу товарищам всю правду, — поднимаясь с места, почти миролюбиво произнес Хрущев. — Пусть они знают, кто и чем здесь занимается. Партия должна все знать. Вы сидите, продолжайте.

Дверь за отцом затворилась.

Мухитдинов характеризует состояние отца по-иному, он пишет, что «от волнения Хрущев покраснел, дрожал, даже пошатывался».

Скорее, его ощущения следует отнести не к третьему, а к первому дню заседания, когда Мухитдинов только приехал, и когда еще ничего не определилось, и у них, как пишет Жуков, «имелись опасения, что группа Молотова — Маленкова может всех нас арестовать, к чему имелись некоторые основания. К примеру, количество офицеров охраны у Булганина, Молотова, Маленкова и Кагановича в первый же день резко увеличилось. Возникает вопрос, для чего это делалось?»

Страхи маршала я не разделяю. Как «молотовцы» могли предпринять что-то подобное, если Председатель КГБ Серов с первой минуты стоял на стороне отца? Хотя опасности ареста и не существовало, но в первый день от неожиданности отец мог и разнервничаться. Но теперь… Отец знал, что «двадцатка» придет сегодня и именно после обеда. С чего ему нервничать? Мухитдинов явно напутал.

Тем временем из приемной доносились громкие голоса. Судя по всему, пришедшие наседали на Ворошилова, тот — то ли отбивался, то ли оправдывался. Страсти разгорелись не на шутку. Делегаты требовали от Ворошилова немедленного созыва Пленума.

— Через две недели, — брякнул в ответ Климент Ефремович, — нам нужно время, чтобы во всем как следует разобраться. Президиум имеет право заседать, сколько считает нужным, хоть четыре, хоть двадцать два дня. Какое вам до этого дело?

Откуда взялись эти двадцать два дня, Ворошилов, когда его начали расспрашивать на Пленуме, объяснить не сумел. Видимо, просто сорвались с языка.

— Какие две недели? — ответ Ворошилова вызвал еще большее негодование. — Собирайте Пленум немедленно, или мы соберем его без вас!

— Вы что себе позволяете? — Ворошилов окончательно вышел из себя. — Ведете себя, как зиновьевцы или, хуже того, троцкисты, сколачиваете фракцию. Да кто вы такие? Скоро дело дойдет до того, что, по примеру Троцкого, кто-то где-то на заводе соберет 500–600 коммунистов и приведет их к нам. Безобразие.

Последние слова вызвали настоящий взрыв. Ворошилова атаковали с разных сторон. Отец стоял поодаль, наблюдал, в свалке не участвовал, «двадцатка» прекрасно обходилась без него. Тем временем оставшиеся внутри зала заседаний его противники и сторонники гадали, что происходит снаружи.

— Давайте прекратим дискуссию. Все можно решить миром. Не надо никого делать жертвой. Пусть Никита Сергеевич и дальше работает, — так передает Мухитдинов слова откровенно струсившего Маленкова.

— Верно, — Каганович с готовностью поддержал Маленкова, — давайте заканчивать это дело.

— Я видел, как изменились лица у Маленкова, Кагановича и Шепилова. Произошло быстрое превращение этих товарищей из львов в кроликов, — иронизирует Аристов. — Молотов, опытный политик, сохранял холодный взгляд.

Булганин сидел на председательском месте отрешенно, упершись глазами в столешницу. О чем он думал? О чем сожалел? И сожалел ли о чем-либо?

К «двадцатке» же продолжало прибывать подкрепление. Дверь в приемную то и дело открывалась, к секретарям обкомов присоединились министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, Заместитель председателя Совмина Дмитрий Федорович Устинов, министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев, а вслед за ними еще человек десять-пятнадцать. Ни Устинова, ни Дементьева, ни даже Громыко к сторонникам отца я бы не отнес, все они сделали карьеру при Сталине, на костях репрессированных предшественников. Их появление означало, что московская бюрократия оценила расстановку сил и спешила присоединиться к победителям. Так продолжалось примерно полчаса. Становилось все более очевидным, что в стоячку дело не решить. Отец предложил Игнатову зайти в зал заседаний, договориться о процедуре дальнейшего ведения переговоров. Собравшаяся в приемной толпа одобрительно загудела. Игнатов, а вслед за ним Ворошилов с отцом вернулись к ожидавшим их членам Президиума. Кто-то предложил открыть Пленум незамедлительно, пусть Хрущев сделает на нем сообщение о происходящем в Президиуме. Снова поднялся невероятный шум. Улучив момент, Микоян выступил с компромиссом: Президиум ЦК выделит представителей, к примеру, четверых, и они постараются уладить дело с членами ЦК. Дверь в приемную поминутно открывалась, в нее заглядывали любопытные головы и одновременно проникал угрожающе нарастающий шум. Наконец договорились выделить по два человека от каждой из противоборствующих сторон: Булганина с Ворошиловым и Хрущева с Микояном. На время переговоров Президиум ЦК переместился в соседнюю комнату, поменьше. Зал заседаний оккупировали члены ЦК. Их количество все возрастало, кворум давно набрался, впору Пленум открывать.

«Мы сидели в соседней комнате, не шевелясь, не глядя друг на друга. Так продолжалось не менее часа, — пишет Мухитдинов. — Наконец Ворошилов, Хрущев и другие переговорщики вернулись».

— Мы сказали им всю правду, — начал с порога Хрущев. — Клименту Ефремовичу пришлось оправдываться перед членами ЦК. Все происшедшее не вписывается в рамки Устава партии. На Пленуме разберутся.

— Правильно, — поддержали Хрущева его сторонники, — давайте созывать Пленум.

Хрущев сказал, что договорились открыть Пленум завтра, в 2 часа дня. Молотов не согласился, он считал, что Президиум обязан представить Пленуму свое мнение, и его следует изложить на бумаге. Молотова никто не поддержал, даже председательствовавший Булганин никак не реагировал на его слова.

«Булганин сидел молча, — отмечает Мухитдинов, — инициатива перешла в руки Хрущева».

— Пошли, Клим, выйдем и расскажем, о чем мы тут договорились. Пленум соберем завтра, — обратился отец к Ворошилову.

Члены Президиума, кто совсем тихо, кто чуть погромче, выразили свое согласие.

Тем временем собравшаяся в зале заседаний Президиума «двадцатка» выросла до ста человек, настроение у них становилось все решительнее. Вскоре в комнате, где теснились члены Президиума ЦК, появился Игнатов. Вслед за ним вошли Хрущев с Ворошиловым.

— Или Президиум собирает Пленум немедленно, или Пленум открывает свое заседание самостоятельно и приглашает членов Президиума с отчетом в Свердловский зал Кремля, — проинформировал Игнатов. Ему очень нравилось демонстрировать свою власть и решительность.

Заседание Президиума ЦК продолжилось в боковой комнате уже в его присутствии и при его участии. К тому моменту Булганин освободил председательское кресло. Отец привычно занял свое место.

— О чем будем говорить? — отец с усмешкой смотрел на своих оппонентов.

В зале повисло молчание. Молотов попытался вернуться ко много раз повторенным обвинениям Хрущева, но уже без былого задора, по инерции, и, не получив поддержки, смешался, начал заикаться и умолк.

Шепилов сидел нахохлившись, с посеревшим лицом: еще бы, это надо так опростоволоситься.

— Несмотря ни на что мы обязаны продемонстрировать единство, — осторожно начал Маленков. — Это важно не только для нашей партии, но и всего мирового коммунистического движения. Мы откровенно поговорили, поспорили, порой очень резко, теперь давайте согласованно, единой позицией всего Президиума, без ненужной групповщины выйдем на Пленум ЦК.

Маленков сделал паузу, ожидая реакции, но ее не последовало.

— И еще, партия основана на критике и самокритике, — продолжил Маленков, — за нее нельзя преследовать, такова наша принципиальная позиция, давайте обойдемся без мести.