Перестань ты, мой глупый младенец,

То, что ты говоришь, печалит и сердит меня,

Смотри, куда смотрят все, не на знамена и флаги,

На мостовую смотри, как хорошо она вымощена, смотри, какие крепкие дома.

Говори с ребенком, о певец из Манхаттена,

Говори со всеми детьми на юге и на севере Манхаттена,

Забудь обо всем на свете, укажи лишь на нас одних, хотя мы и не знаем зачем,

Ведь мы бесполезные тряпки, мы только лоскутья,

Которые мотаются по ветру.

Нет, вы не только тряпки, я слышу и вижу другое,

Я слышу, идут войска, я слышу, кричат часовые,

Я слышу, как весело горланят миллионы людей, я слышу Свободу!

Я слышу, стучат барабаны и трубы трубят,

Я быстро вскочил и лечу,

Я лечу, как степная птица, я лечу, как морская птица, я лечу и смотрю с высоты.

Мне ли отвергать мирные радости жизни? Я вижу города многолюдные, я вижу богатства несчетные,

Я вижу множество ферм, я вижу фермеров, работающих в поле,

Я вижу машинистов за работой, я вижу, как строятся здания, одни только начали строить, другие приходят к концу,

Я вижу вагоны, бегущие по железным путям, их тянут за собою паровозы,

Я вижу кладовые, сараи, железнодорожные склады и станции в Бостоне, Балтиморе, Нью-Орлеане, Чарлстоне,

Я вижу на Дальнем Западе громадные груды зерна, над ними я замедляю полет,

Я пролетаю на севере над строевыми лесами, и дальше — на юг — над плантациями, и снова лечу в Калифорнию,

И, взором окинувши все, я вижу колоссальные доходы и заработки,

Я вижу Неделимое, созданное из тридцати восьми штатов, обширных и гордых штатов (а будут еще и еще),

Вижу форты на морских берегах, вижу корабли, входящие в гавани и выходящие в море,

И над всем, над всем (да! да!) мой маленький узкий флажок, выкроенный, как тонкая шпага,

Он поднимается вверх, в нем вызов и кровавая битва, теперь его подняли вверх,

Рядом с моим знаменем, широким и синим, рядом со звездным знаменем!

Прочь, мирная жизнь, от земли и морей!

Громче, звонче, сильнее кричи, о певец! рассеки своим криком воздух!

Пусть наши дети уже больше не думают, что в нас лишь богатство и мир,

Мы можем быть ужасом, кровавой резней,

Теперь мы уже не эти обширные и гордые штаты (не пять и не десять штатов),

Мы уже не рынок, не банк, не железнодорожный вокзал,

Мы — серая широкая земля, подземные шахты — наши,

Морское прибрежье — наше, и большие и малые реки,

И поля, что орошаются ими, и зерна, и плоды — наши,

И суда, которые снуют по волнам, и бухты, и каналы — наши,

Мы парим над пространством в три или четыре миллиона квадратных миль, мы парим над столицами,

Над сорокамиллионным народом, — о бард! — великим и в жизни и в смерти,

Мы парим в высоте не только для этого дня, но на тысячу лет вперед,

Мы поем нашу песню твоими устами, песню, обращенную к сердцу одного мальчугана.

Отец, не люблю я домов,

И никогда не научусь их любить, и деньги мне тоже не до́роги,

Но я хотел бы, о мой милый отец, подняться туда, в высоту, я люблю это знамя,

Я хотел бы быть знаменем, и я должен быть знаменем.

Мой сын, ты причиняешь мне боль,

Быть этим знаменем страшная доля,

Ты и догадаться не можешь, что это такое — быть знаменем сегодня и завтра, всегда,

Это значит: не приобрести ничего, но каждую минуту рисковать.

Выйти на передовые в боях — о, в каких ужасных боях! Какое тебе дело до них?

До этого бешенства демонов, до кровавой резни, до тысячи ранних смертей!

Что ж! демонов и смерть я пою,

Я, боевое знамя, по форме подобное шпаге,

Все, все я вложу в мою песню — и новую радость, и новый экстаз, и лепет воспламененных детей,

И звуки мирной земли, и все смывающую влагу морскую,

И черные боевые суда, что сражаются, окутанные дымом,

И ледяную прохладу далекого, далекого севера, его шумные кедры и сосны,

И стук барабанов, и топот идущих солдат, и горячий сверкающий Юг,

И прибрежные волны, которые, словно огромными гребнями, чешут мой восточный берег и западный берег,

И все, что между Востоком и Западом, и вековечную мою Миссисипи, ее излучины, ее водопады,

И мои поля в Иллинойсе, и мои Канзасские поля, и мои поля на Миссури,

Весь материк до последней пылинки,

Все я возьму, все солью, растворю, проглочу

И спою буйную песню, — довольно изящных и ласковых слов, музыкальных и нежных звуков,

Наш голос — ночной, он не просит, он хрипло каркает вороном в ветре.

О, как расширилось тело мое, наконец-то мне стала ясна моя тема,

Тебя я пою, о ночное, широкое знамя, тебя, бесстрашное, тебя, величавое,

Долго был я слепой и глухой,

Теперь возвратился ко мне мой язык, снова я слышу все (маленький ребенок меня научил).

Я слышу, о боевое знамя, как насмешливо ты кличешь меня,

Безумное, безумное знамя (и все же, кого, как не тебя, я пою?).

Нет, ты не тишь домов, ты не сытость, ты не роскошь богатства.

(Если понадобится, эти дома ты разрушишь — каждый из них до последнего,

Ты не хотело бы их разрушать, они такие прочные, уютные, на них так много истрачено денег,

Но могут ли они уцелеть, если ты не реешь над ними?)

О знамя, ты не деньги, ты не жатва полей,

Но что мне товары, и склады, и все, привезенное морем,

И все корабли, пароходы, везущие богатую кладь,

Машины, вагоны, повозки, доходы с богатых земель, я вижу лишь тебя,

Ты возникло из ночи, усеянное гроздьями звезд (вечно растущих звезд!),

Ты подобно заре, ты тьму отделяешь от света,

Ты разрезаешь воздух, к тебе прикасается солнце, ты меряешь небо

(Бедный ребенок влюбился в тебя, только он и увидел тебя,

А другие занимались делами, болтали о наживе, о наживе).

О поднебесное знамя, ты вьешься и шипишь, как змея,

Тебя не достать, ты лишь символ, но за тебя проливается кровь, тебе отдают жизнь и смерть,

Я люблю тебя, люблю, я так люблю тебя,

Ты усыпано звездами ночи, но ведешь за собою день!

Бесценное, я гляжу на тебя, ты над всеми, ты всех зовешь (державный владыка всех), о знамя и флаг,

И я покидаю все, я иду за тобой, я не вижу ни домов, ни машин,

Я вижу лишь тебя, о воинственный флаг! О широкое знамя, я пою лишь тебя,

Когда ты плещешь в высоте под ветрами.