— Я и больше могу.

— Нельзя, Петя. Ну, а есть хочется?

— Конечно, дядя Яша…

— Вот, возьми…

Яков Семенович открыл шкаф и протянул Петьке полпайки хлеба.

— А теперь иди спать… Спокойной ночи.

— Спасибо, дядя Яша!

Выйдя из штубы, Петька разломил кусочек пополам. Ложась на нары, дал Илюше.

— На-ко, замори червячка…

— Где ты взял?

— Вороне бог послал кусочек сыру, — отшутился Петька.

На следующий день, войдя в тир, Блоха лицом к лицу встретился с Гансом. Солдат стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Его изрядно поношенная пилотка была сдвинута к левому глазу, который у Ганса сейчас почему-то особенно сильно подмигивал. Шрам под глазом так и дергался. И Блоха все понял.

Солдат, ни слова не говоря, наотмашь ударил в левый висок. Как скошенная травинка, повалился Блоха на цементный пол, лицом вниз. Холодный цемент скоро привел его в чувство. Он сначала приподнял голову, потом быстро вскочил на ноги. Но последовал еще удар, от которого Петька полетел прямо к двери. Как раз ее открыл идущий в тир форарбайтер. Петька очутился в его невольных объятиях.

— Что случилось? — спросил вошедший, мягко оттолкнул мальчика и как бы не нарочно встал между Петькой и Гансом.

Петька ничего не понимал в разговоре форарбайтера с эсэсовцем: звенело в ушах, да и немецких слов знал маловато.

Ганс через плечо форарбайтера бросал на гефтлинга злобные взгляды. А форарбайтер все стоял между ним и мальчиком, мешая совершиться избиению.

Петька едва держался на ногах, голова гудела, мысли путались. Большим усилием воли он заставил себя обдумывать, как объяснить путаницу винтовок.

Форарбайтер по просьбе Ганса стал задавать вопросы Блохе.

— Отвечай, мальчик, как хорошие винтовки очутились в левой пирамиде, а плохие — в правой?

— Не знаю, — промолвил Петька, стараясь держаться так, как будто он ни в чем не виновен. — Я носил винтовки по указанию вот его, — он кивнул на эсэсовца.

Солдат бросился вперед, чтобы ударить Блоху, но его остановил переводчик.

— Не сами же винтовки попрыгали из пирамиды в пирамиду? — снова спросил форарбайтер.

— Не знаю.

Стало ясно: Гансу от мальчишки ничего не добиться, надо отвести его в комендатуру. Но старый вояка боялся, как бы лагерфюрер не высмеял его перед своей охраной. Вот, мол, бывалого фронтовика провел какой-то мальчишка. Позор! Нет, он сам обо всем дознается. Надо спрятать все концы в воду, иначе придется распроститься с тиром, еще, чего доброго, попадешь на фронт и не увидишь конца войны. «Да что это я такое думаю! — вдруг спохватился Ганс. — Где же моя верность любимому фюреру?» Его даже пот прошиб от «крамольных» мыслей. И вдруг он, вскинув руку в нацистском приветствии, щелкнул каблуками кованых сапог, неистова заорал:

— Хайль Гитлер!

Форарбайтер смотрел на солдата с удивлением: не сходит ли тот с ума? Это нередко бывает во время потрясения. Надо с ним поосторожнее.

— Цум коммандант! — прорычал эсэсовец.

И Блоху повели к коменданту.

Солдат шел впереди, за ним Петька, а сзади форарбайтер.

Комендант находился в двухэтажном служебном корпусе. Он сидел в своем кабинете за массивным дубовым столом, под аляповатым портретом Гитлера.

Ганс, войдя в кабинет, по обыкновению вытянулся в струнку, прижав к бедру слегка согнутую левую руку, а правую так сильно выбросил вперед, что, казалось, бедная конечность вот — вот оторвется. Подбородок Ганса, напоминающий носок старого солдатского сапога, тоже был выдвинут вперед.

Комендант что-то писал. Петька, взглянув в окно, совсем близко увидел здание крематория с дымящей трубой. Стало не по себе.

Положив ручку, комендант взглянул на солдата:

— Что такое?

Ганс стал рассказывать, а офицер развалился в кресле, открыл изящную коробочку с сигаретами и закурил. Все движения его были неторопливы и картинны, он явно любовался собой и был страшно горд тем, что все ему подчиняются в этом лагере, он здесь полновластный хозяин. Время от времени, то ли от дыма сигареты, то ли по привычке, комендант щурил глаза, и в прищуре играла хитрая мысль старого, травленого волка фашистских джунглей. Он, полковник Пистер, мог бы и не слушать столь подробного доклада о каком-то русском подростке, но у коменданта сегодня отличное настроение. Его шеф из Берлина в телефонном разговоре благосклонно отозвался об оперативности полковника Пистера по отправке узников на подземные работы в лагерь «Дора». Похвала размягчила полковника. Но это скоро пройдет.

— Ты сам придумал ставить винтовки не так, как нужно? — спросил наконец комендант через переводчика — форарбайтера.

— Я ничего не придумывал, так мне велели…

— Но почему же винтовки оказались не там, где нужно?

Форарбайтер перевел и этот вопрос, причем от себя добавил:

— Может, кто-то заходил в тир в субботу? Вспомни.

«Рей, Рей, вот где спасение!» — вспомнил Блоха и выпалил:

— Это не я перепутал винтовки. В тир приходил пьяный офицер, он брал оружие изо всех пирамид и все палил, палил. Даже на улице было слышно.

— Кто этот офицер? — приподнялся Пистер, уставившись на дрожащего Ганса.

— Рей, — прошептал Ганс, сразу обмякнув. — Да, он был пьян и стрелял из винтовок, его пришлось уводить под руку.

— Осел! — закричал Пистер, стукнув по столу. — Раус!

Ганса из кабинета как будто метлой вымело. Форарбайтер дал Петьке легкий подзатыльник, для видимости и порядка, и неслышно прикрыл дверь.

Удрученный солдат шагал молча. Ну вот он и опозорился. Хотел сделать как лучше, а вышло наоборот. Его обозвали ослом. «За что же? — пытался понять Ганс. — Наверное, за то, что не сказал сразу о пьяном Рее. Выходит, я действительно осел, потому что заслужил».

У Петьки от удара, полученного в тире, в ухе появился какой-то комочек, который очень мешал, шум в голове не проходил. «Ну подожди же ты, фашист, — думал Блоха, — в удобный момент мы с тобой рассчитаемся».

«А пока буду терпеть все, только бы не убрали из тира. Тогда никаких патронов не видать».

И как будто поняв желание Петьки, форарбайтер сказал Гансу:

— Парнишка не виноват. Надо оставить его в тире, он очень старательный… Зачем искать другого? Да и комендант ничего не сказал об этом…

Блоха чувствовал, что форарбайтер защищает его. Это, наверное, не так-то легко, потому что Ганс недовольно мычит.

— Ладно, посмотрим, пусть остается, — через силу выдавил эсэсовец. В пользу Петьки было то обстоятельство, что комендант, действительно, ничего не сказал о дальнейшей судьбе маленького русского гефтлинга.

ПАТРОНЫ И МЕДВЕДИЦА

Петька понимал, что история с путаницей винтовок могла кончиться гораздо хуже. Но раз уж Блоха жив, значит, будет действовать.

В тире надо работать с прежним старанием, не лучше и не хуже, вести себя так, чтобы Ганс понял: маленький русский гефтлинг обижен незаслуженно. Это притупит бдительность солдата.

Винтовки путать Блоха не станет. Теперь задача поважнее. Когда он начнет воровать патроны? Надо сегодня же, немедленно. Сейчас туповатый Ганс думает, что мальчишка запуган и ничего не может натворить. Вот тут-то он и просчитается. Но теперь еще вопрос: в какое время дня лучше всего прятать боеприпасы? Конечно, в конце. Да вот трудность: Ганс уходит из тира после Петьки. А теперь солдат вообще никуда шагу не ступит — напуган. Разве что в уборную побежит.

Так оно и вышло. Эсэсовец, почти в самом конце дня, вдруг бросил свои дела и направился в туалет. Петька прислушался к его гулким, тяжелым шагам, постепенно замирающим. Не медля ни секунды, подбежал к незапертому шкафу, открыл дверцу. У него зарябило в глазах от новеньких, блестящих патронов. Тут были и винтовочные, и автоматные, и пистолетные. Забрать бы все сразу! Ну нет, Петька будет осторожен, да и не унесешь все, тяжело.

Он помнил наставление дяди Яши.