Когда вернувшийся с задания сотник встретился с Куэкальцином Четыре Пера, шел дождь, настоящий ливень. Мало того, разразилась гроза, одна из тех ужасных гроз, что не так уж и редко случаются в межозерье; канонадой грохотал гром, и синие молнии полыхали так, что заставляли зажмуривать глаза.

Жрецы молились. Обычные жители в страхе прятали лица – о, чем мы прогневили великих богов? За что они так? Почему плещут молнии? Поджигают дома, высокие деревья, храмы? Ну разве богам было недостаточно почета и пищи? Вы только взгляните на залитые кровью жертвенники! На истерзанные трупы, на вырванные из грудных клеток сердца в каменных сосудах в виде головы ягуара, на тцомпантли, прутья с нанизанными черепами! Разве мало всего? Тогда почему так? Почему полыхают молнии? Почему кругом такой ужас? Чем люди прогневили богов?

Пожалуй, гроза абсолютно не действовала сейчас всего на двух человек в Мешикальтцинко – на Асотля и Куэкальцина Четыре Пера. Куэкальцин был циником, а Асотль вообще не верил в богов. Тем более – в таких кровавых.

Жрец щурился, поправляя висевший на стене храма светильник.

– Вижу, ты вернулся с вестями. Выпьешь вина?

– Конечно же, выпью! В такую-то непогоду.

– Пей… Как наши дела?

Сотник вытер ладонью губы:

– Ну, что сказать. Мы отыскали его.

– Отыскали?! И что?

– Да ничего интересного. Он умер. Умер на жертвеннике в храме Тескатлипоки.

В главном храме Мешикальтцинко, храме Уицилопочтли, уже с утра началась мистерия. Запели гимны жрецы, загремели барабаны и бубны, поднялась высоко к небу мелодия гобоев и флейт. А где-то далеко за горами уже всходило солнце, его еще не было видно, лишь жарко алел край быстро светлеющего неба. А вот засияли золотом высокие вершины гор, вспыхнула в озерной воде сверкающая дорожка, и великое светило явило наконец свой девственно чистый лик. И тотчас же – разом! – ломая ребра жертв, во всех городских храмах опустились обсидиановые ножи жрецов, и горячие человеческие сердца, безжалостно вырванные из грудных клеток, еще трепеща, взметнулись в руках жрецов к небу, даря свои жизни солнцу. Истерзанные тела несчастных кубарем скатывались с пирамид, о, это была почетная, благая смерть, смерть во имя жизни всего сущего, ведь все хорошо знали – без энергии человечьих сердец, без людской крови остановится, погаснет солнце.

Пирамида Уицилопочтли, племенного бога народа ацтеков, была еще загодя украшена благоухающими гирляндами цветов. Знать, воины, жрецы в белых одеждах, танцующие обнаженные жрицы, толпившийся у подножия храма празднично одетый народ – все ждали великого чуда. И чудо произошло – великая богиня явилась вместе с первыми лучами солнца!

Юная девушка, прекрасная, как смерть во имя великих богов, явилась из храма, черные волосы ее украшала сияющая золотая диадема, нефритовое ожерелье, сияя небесной голубизной, прикрывало грудь, сверкающие вышивкой одежды тончайшего хлопка ниспадали к ногам.

– Богиня!!! – в экстазе кричал народ. – Великая богиня снизошла к нам.

Асотль стоял на средней террасе храма, в дальних рядах, как и положено простому сотнику. Стоял, смотрел, как по высокими ступенькам лестницы спускается живая богиня… Его Ситлаль, Звездочка…

И чувствовал, как кружится голова.

Ситлаль – здесь! Рядом. А значит, уж теперь-то с ней точно можно будет увидеться. Всего лишь видеться, просто подержать ее руку в своей, обнять…

Узнает ли?

А может быть, не нужно никаких свиданий – к чему ворошить прошлое? Все равно ведь уже бесполезно…

Так считал бы Асотль, если бы был простым индейским парнем, пусть даже приемным сыном жреца. Однако сейчас в голове его крутились совсем другие мысли, можно даже сказать – святотатственные. Боги – не стенки, можно и отодвинуть. И уж если эти кровавые истуканы стоят между ним и Звездочкой, то тем хуже для них!

Впереди, слева и справа, сановники средней руки, старосты кварталов и деревень, воины приветствовали великую жрицу криками и букетами цветов. Кто-то подпрыгивал, чтобы лучше рассмотреть девушку, один из таких прыгунов едва не отдавил сотнику ноги, и тот машинально отстранился, упираясь спиной в стену. Слева от юноши чернел вход в подсобные помещения храма, где тоже толпились любопытные, в основном младшие жрецы, вовсе не освобожденные сейчас от своих обычных обязанностей. Именно поэтому они не стояли на месте – сновали туда-сюда, сначала приходили одни, потом другие. Краем глаза Асотль вдруг заприметил в числе прочих и Куэкальцина Четыре Пера. Странно, Куэкальцин ведь вовсе не был жрецом Уицилопочтли… наверное, пришел сюда за тем же, что и другие – полюбопытствовать, посмотреть…

Сотник хотел уж было подойти, поздороваться, но все же пока не решался – ведь раньше они вовсе не афишировали свои отношения, и вряд ли это стоило делать сейчас. К тому же…

К тому же Куэкальцин явно кого-то искал, высматривал в толпе… Ага, вот подозвал какого-то молодого парня, наверное кого-то из своих верных людей, что-то шепнул тому на ухо, потом повторил уже громче – было плохо слышно из-за криков и музыки. Парень нырнул в толпу, туда, где стояли сановники… И тут же вернулся обратно, ведя за руку празднично одетого человека, явную деревенщину, это было видно по…

Улыбаясь, Куэкальцин Четыре Пера что-то произнес и повел «деревенщину» за собой, к выходу. Вот они уже почти скрылись… «Деревенщина» вдруг на ходу обернулся… И тут Асотль узнал его! Точно – узнал!

Это был «шофер Бормана»!

Ну, не шофер, конечно, но все как в кино – это был староста той самой деревни, из которой и начал свое победное шествие Асотль в качестве новобранца, рекрутируемого славным Есуакатлем.

Зачем Куэкальцину староста? Вопрос риторический. Жрец, похоже, не доверял никому, слишком уж специфическим было то, чем он занимался. И, конечно же, он не доверял полностью и молодому сотнику, хотя и использовал того в своих целях. А сейчас, как видно, решил действовать по принципу – доверяй, но проверяй.

Опасный! Опасный, умнейший и коварнейший человек этот Куэкальцин Четыре Пера. О, его ум, изощренно коварный и хитрый, ничем не напоминал девственный ум дикаря-индейца, нет, это был чистый и холодный рассудок, вполне подходящий, если брать все тот же фильм, Штирлицу или Мюллеру, но уж никак не жрецу древнего народа, поклонявшегося жестоким богам и не ведавшего ни железа, ни колеса.

Пожалуй, Куэкальцин был здесь один такой…

Не считая Асотля!

Юноша ухмыльнулся: неприятно, конечно, но не смертельно. В конце концов, что о нем мог знать этот наивный деревенский староста? Хотя… Не такой уж наивный, наивным в то время как раз был Асотль – попался на такую нехитрую удочку.

Мо! Юноша уж и думать забыл об этой девчонке, фальшивой вдовушке, связной облеченных властью людей – «тех, кто всегда ест этцалли». Как видно, власти им казалось мало, иначе с чего бы эти «жирные пожиратели лепешек» организовали заговор? А то, что это был именно заговор, молодой человек давно уже ни капельки не сомневался. И прекрасно понимал, зачем заговорщикам нужен именно он. Ловкий и неглупый парень, обладающий определенным авторитетом и известностью, к тому же практически чужак, без своего клана, а значит, никто! Клановость, пожалуй, важнейшая особенность аграрного общества, она сохраняется долго, охватывая всю жизнь, четко деля людей на своих и чужаков. И не только здесь, в древней Мексике, везде. Взять хоть французскую провинцию из романов Мориака или даже того же Сименона – о комиссаре Мегрэ, да что там французская – достаточно посмотреть на любую российскую деревню, лучше даже на какой-нибудь поселок или маленький городок. О, клановость пустила там прочные корни, опутав всех и все липкой паутиной слухов и сплетен… А еще есть такое понятие – «что люди скажут»… Четкое деление на «у нас» и – с явственным оттенком пренебрежения – «у других» или, вернее, «не как у нас». Все, что «у нас», – хорошо априори, и не дай бог любому члену клана нарушить это табу. По сути – российские деревни или мелкие городки (или французская провинция, по Мориаку или Сименону) по своему психологическому укладу ничем не отличались от древних ацтекских общин, ну разве что кровавым божествам не поклонялись… Хотя нет, поклонялись, поклоняются и поклоняться будут! Имя этих кровавых богов: жадность, стяжательство, зависть. А еще – желание пустить пыль в глаза соседям. Впрочем, оно не только для деревень характерно, но признак вообще – деревенский.