— Вот он.

Мой сын. Наш сын. Я не могла скрыть гордость этим своим успехом. Наконец-то я родила сына. А ведь как боялась, что действительно не способна родить наследника. Как бы ни был самоуверен Анри, тревоги не покидали меня все месяцы этой беременности вдали от него, я очень боялась потерпеть неудачу. Этот страх грозным призраком маячил за моей спиной во время родовых мук, а разум полнился видениями смерти. Но теперь все это осталось позади. Со мной был мой сын. Моя защита от всех наветов. Гордость и сознание успеха сливались воедино и наполняли мое сердце любовью к Анри и к этому сыну. В свои восемь месяцев он уже был способен воспринимать окружающее: ворочался у меня на руках, тянул ручонки к Анри, на которого был так похож. В нем снова проявились эти рыжевато-каштановые волосы и ясные серые глаза, характерные для Анжуйского дома. Сейчас эти глазки не отрывались от тяжелого перстня, украшавшего правую руку Анри.

— Его зовут Гильом.

Я и себе, и Анри доказала, чего стою.

— Мой сын. Он такой крошечный.

— Да ведь ему только восемь месяцев! И растет он очень быстро.

Анри разглядывал сына со смешанным чувством удивления и восторга, а Гильом как раз дотянулся до блестящего камешка на перстне. Потом Анри тихо рассмеялся.

— Разве не говорил я вам, что у нас будет сын? — Он взял из моих рук сына, обращаясь с малышом куда более умело, чем это удавалось мне, и позволил пожевать золотую оправу, так захватившую ребенка. — Значит, Гильом? В честь моего прадеда, Вильгельма Завоевателя? [94]

— В честь моего деда, знаменитого трубадура. Гильом — родовое имя всех герцогов Аквитанских.

Анри фыркнул, и сынишка поднял на него широко распахнутые глаза.

— Я должен был сам догадаться. Но все равно, это хорошее имя. Дай-ка я погляжу на тебя, Гильом.

Анри уверенно вскинул сына на своих крепких руках. Гильом засунул ему в рот кулачок и лягнул отца в грудь.

— О, уже боец! — засмеялся Анри. — Как только начнешь ходить, Гильом, я научу тебя ездить верхом. Потом ты будешь скакать у моего стремени.

— У него не такой вспыльчивый характер, как у вас.

— У него нет моих забот.

Анри позволил сыну пожевать и кожаные манжеты.

— У него понемногу режутся зубки, — сообщила я с нескрываемой гордостью, вообще-то мне не свойственной.

— Он великолепен. Какой замечательный успех, любимая! Вы только посмотрите на эти волосы. — Укачивая малыша на руке, Анри повернулся ко мне. — Как ваше здоровье, Элеонора?

Все-таки вспомнил, наконец.

— Отлично.

— Вы прекрасны, как всегда. Жаль, что меня не было рядом с вами.

— Я не жалела об этом, — сухо сообщила я.

— Простите мне мою вспыльчивость. Я же вас предупреждал.

— Верно, предупреждали. А покои мне подготовили в этом холодном замке?

— Пойдемте со мной.

Вернув Гильома на руки Агнессы, Анри увлек меня за собой. В своей спальне (не в моей) он осыпал меня поцелуями, раздел и доказал, что месяцы разлуки тянулись для него так же долго, как и для меня.

— Вот теперь, когда мы покончили с неотложными делами, — улыбка у него была довольная, как у кота, наевшегося вдоволь сметаны, — и к великому нашему удовольствию, смею заметить, — теперь я поведаю вам, как обстоят мои дела в Англии.

Анри хорошо понимал меня. Он не сомневался, что я захочу узнать больше, чем можно было понять из коротких писем и наспех начерченных карт. Он уже встал с ложа и оделся в простую рубаху, свободно перепоясанную, на ногах мягкие туфли, а в руках — чаша с пивом; так он и расхаживал по спальне. Повсюду были видны безошибочные признаки того, что это именно его жилище: на столе, на креслах, на полу все разбросано в беспорядке. Я не успела этого заметить, когда он быстро провел меня в двери и мигом уложил в постель. Теперь же я увидела по всей комнате свитки, печати, смятые бумаги. На сундучке валяется кошель, из которого высыпалось несколько золотых. Рядом кубок и тарелка с объедками от какого-то давнего обеда. Любимый меч Анри, который он начал чистить, но не довел дело до конца. Кучей лежала давно снятая одежда — оруженосец не успел положить ее на надлежащее место.

Я села на постели, обхватив руками колени. Анри с трогательной заботой принес отороченный мехом плащ, набросил на мои обнаженные плечи — в комнате было холодно. Иной раз он был способен удивить меня. Иногда, если я не была сердита на него, его отзывчивость разжигала во мне огонь желаний.

— Мне известно, что вы сумели договориться со Стефаном. Насколько я понимаю, это победа.

— Да, сумел. — Он опустился на табурет у камина, присмотрелся к лежавшим на блюде остаткам птицы и вгрызся в них зубами. Прожевал, облизал пальцы, бросил косточки в камин. — Стефан больше воевать не станет. После смерти Евстахия у него пропало желание драться. — Анри отыскал еще кусок мяса, непонятно даже какого. — Ему уже при Уоллингфорде не хотелось со мной сражаться. Знаете, что говорили его воины? Что сам Господь помогает мне, поэтому я и взял столько городов и крепостей. — Тыльной стороной ладони он вытер губы. — Я не уверен, что решения мне подсказывал сам Господь Бог, зато Стефана эти разговоры заставили крепко призадуматься, стоит ли со мною биться. Архиепископ Теобальд — это архиепископ Кентерберийский, назначенный Стефаном, — сказал ему, что было бы ошибкой вступать в бой со мною. Бог помогает мне или же дьявол, все равно победить меня нельзя. Теобальд твердо стоит за меня. Он и раньше нашептывал Стефану, что надо меня провозгласить наследником.

— Что вызывало сопротивление Евстахия.

Анри хмуро поглядел на другую куриную ножку, но передумал, вскочил на ноги и стал мерить комнату шагами.

— Что Евстахий был сердит — это я вполне понимаю. Кому понравится, если его лишает наследства собственный отец? Но месть его была ужасна. Знаете ли вы, что он сделал?

Анри спросил об этом так, словно я могла знать. Я отрицательно покачала головой.

— Он предал огню и мечу широкую полосу земли на востоке страны. Сжигал, рушил, убивал, не щадя никого. Это в своей-то стране, своих подданных. Думаю, он хотел таким образом заманить меня в ловушку — вдруг я окажусь настолько глуп, чтобы отправиться за ним и призвать к суду за злодеяния. Там забытые Богом места, сплошные трясины, заболоченные низины да речки. — Анри опустился на ложе рядом со мной, глаза его сердито поблескивали, но этот гнев напоминал отдаленные раскаты грома, страшиться было нечего. — Я знаю, что иной раз в порыве ярости могу наломать дров, но не по расчету же. Не по здравом размышлении. И о его смерти я ничуть не сожалею.

— Хвала Богу за угрей.

— Точно. Сам я предпочитаю красное мясо. — Анри словно стряхнул с себя былое неудовольствие, белые зубы сверкнули в открытой улыбке. — Как бы то ни было, мы со Стефаном уладили в Винчестере свои разногласия, об этом я вам писал.

— И вас там признали законным наследником Стефана.

— Да! Не просто наследником, а его приемным сыном. Все это скреплено печатями и засвидетельствовано несколькими достойными епископами и графами. По его смерти я стану королем Англии. Я проявил к нему должное почтение и согласился, что Стефан должен сохранить корону до конца своей жизни — при условии, что после его кончины я буду провозглашен королем без всяких возражений. Я понимаю, что мне придется ждать, пока не настанет Стефану срок — но это цена не высокая.

— Вы добились всего, за что боролись.

Я наблюдала, как на его лице одно чувство сменяется другим. Гордыня, неутолимое честолюбие, сознание собственных достижений — а за всем этим нетерпение: ведь ему все-таки придется ждать. Потом он стремительно сгреб меня в охапку и крепко обнял.

— Вот оно, Элеонора. Наша империя. А теперь у нас есть и сын, который унаследует ее после моей смерти. Будут и другие сыновья. Подумайте только, как ослепительно улыбается нам счастье, когда мы вместе.

Анри наклонился, протянул руку и поднял с полу документ, увешанный тяжелыми печатями. Уоллингфордский договор. Значит, он не сгорел тогда в камине. Мне стало забавно, что он держит эту бумагу постоянно при себе.