— Я боюсь оказаться похороненным заживо.

Онемев, Фэйт уставилась на него своими прон­зительно голубыми глазами. Мик перевел взгляд на тарелку и неслышно вздохнул. Ну вот! Сей­час последуют еще вопросы, и, что самое глупое, я сам в этом виноват. Она начнет расспра­шивать, и я невольно нагрублю ей. Опять весь вечер будет испорчен. Но грубить ей нельзя — она, в конце концов, не заслужила подобного обращения.

Не дожидаясь, пока она заговорит первой, Мик резко отодвинул от себя тарелку и поднялся из-за стола.

— Пойдемте посидим в гостиной,— сказал он отрывисто. Если уж выворачивать душу наизнанку, то по крайней мере в комфортабельных условиях, с чашечкой кофе в руках.

В гостиной он опустился на диван, и Фэйт, к его удивлению, не стала искать более безопасного места в каком-нибудь из дальних кресел, а уселась рядом.

Увидев ее гордо приподнятый подбородок, он понял, что это ее вызов самой себе и своему страху, попытка выйти из заколдованного круга, по которому она ходила последние несколько лет своей жизни.

От лампы по комнате разливался уютный золо­тистый свет, но ветер за окном выл, дребезжа стеклами — начиналась ожидаемая с обеда снеж­ная буря.

— Уже вторая буря подряд,— заметил Мик.— Я связывался с управлением, и мне сообщили, что ветер будет ураганный, но без снежных зано­сов. Столько снега в это время — вещь для нас необычная.

— В самом деле? Но ведь зима на носу.

— Мы находимся под прикрытием гор, и все дожди и снегопады почти не пробиваются к нам. Именно по этой причине здесь так мало растительности. А за одну вчерашнюю ночь вы­пала половина всей нормы осадков за целую зиму.

— А вторая половина выпадет нынешней ночью?

— Нет, на этот раз сильного снегопада не обе­щали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки — и разгребай, пока семь потов не сойдет.— Впрочем, чего-чего, а работы он не бо­ялся.

И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. Черт возьми, в конце концов, никто его за язык не тянул, да и сейчас никто не требовал от него под присягой го­ворить одну только правду. Можно навешать лапши на уши, сказать, например, что он боится преждевременной старости... Но ему почему-то не хотелось врать.

Фэйт уловила его сомнения и с деликатностью, к которой бывалый вояка совсем не привык, тихо произнесла:

— Так что с тобой произошло, Мик?

Пэриш-младший, сын индианки и солдата, ни­когда не увиливал от неприятных вопросов, а по­тому безоглядно ринулся вперед:

— Во время службы во Вьетнаме я был ранен и попал в плен к вьетконговцам, партизанам с Юга. Мы их звали прости «чарли».— Он покосился в сторону Фэйт, но та лишь кивнула, чтобы он про­должал.— Я был в плену в общей сложности трое суток или чуть больше,— ежась, продолжал Мик, и каждое мгновение тех страшных дней воскресло в его памяти.— Меня держали в яме, вырытой в зем­ле. Там было так тесно, что я не мог даже при­сесть, поэтому все это время простоял. Яма была сверху чем-то накрыта, так что внутри было совсем темно. В общем, я — один, вокруг только темнота и москиты.

Фейт что-то прошептала, но Мик уже ничего не слышал.

— Впрочем, иногда, те, наверху, приоткрывали яму и выплескивали вниз дерьмо. Прямо на меня. Чтобы я не скучал.

— О Господи!

— Такие вот у них были представления о госте­приимстве,— усмехнулся он.

— И... как же ты сумел убежать?

— Мой славный дружище, Рэнсом Лэйерд. Ты с ним скоро познакомишься, он твой ближайший сосед. После артобстрела и ковровой бомбардиров­ки лагеря вьетконговцев он рискнул пробраться туда в надежде найти мой труп. Не найдя меня среди об­ломков и тел убитых, он сообразил, что я, возможно, еще жив, начал прочесывать территорию и обнаружил яму. Я к тому времени так отощал и ослаб, что он без труда вынес меня на своих плечах. Впрочем, «без труда» — это так, для красного словца. Положа руку на сердце, я до сих пор не пойму, как это ему удалось. Потом, задним числом, я перестал злиться на партизан: мы для них были враги, воевали на их территории... Но факт остает­ся фактом — я был не просто в полушаге, а на волоске от смерти...

Потрясенная, Фэйт вдруг обнаружила, что ее уже не пугает больше ее собственный страх, он стал таким ничтожным в сравнении с тем, что пережил этот сильный мужчина. Стремительно, не раздумывая, она обняла Мика, прислонившись к могучему, бессильно опустившемуся плечу. Она не сказала ни слова — слова были не нужны, просто прижалась к нему, словно хотела всю его боль во­брать в себя.

Мик бережно обнял женщину, кожей ощущая ее горячее дыхание. Кошмар вьетнамского плена, по­следнее время посещавший его куда реже, чем раньше, вдруг отступил и показался таким незна­чительным перед сегодняшней реальностью — пе­ред теплом, возбуждающим ароматом прильнувшей к его груди женщины.

И насколько живительны были для него ее ласка и нежность, настолько непереносимым было осо­знание своей потребности в них. Давным-давно, много-много лет назад Мик Пэриш разделил для себя способность любить самому и потребность в ответной любви, потому что если с первой он мог справиться, то второй суждено было оставаться кровоточащей раной всей его жизни.

И вот сейчас, именно сейчас, хрупкость и не­защищенность этой маленькой, чуткой, нежной женщины пробились через все бастионы, возве­денные им вокруг себя.

Ей нужны были его защита, его сила, его лас­ка — и это оказалось величайшим счастьем, о кото­ром он мечтал лишь в самые редкие мгновения своей жизни.

Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу — ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.

Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но — ответ.

Мик имел обширный опыт отношений с женщи­нами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие — единст­венное условие обоюдного наслаждения.

В неловком ответе Фэйт он почувствовал не­уверенность и сперва хотел отпрянуть, но переду­мал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.

Миком овладели противоречивые чувства. Толь­ко оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он сам себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал было забы­вать. Она с первых минут своего появления ухит­рилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уеди­нения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.

— Мик!

Он, не удержавшись, бросил на нее взгляд и уви­дел в глазах мольбу.