― Не «спросить» вопрос, а «задать» вопрос.

― Не отвлекайся на неглавное. Можешь задать вопрос.

― Что для Вас красиво?

― Это где Ты чувствуешь, что там Красиво. Как здесь. Чувствуешь?

― Чувствую…

— Красиво?

― Красиво… Так, значит, Вы друг другу можете дать почувствовать то, как сами чувствуете?

― Мы Тебе можем дать почувствовать, друг другу нам не надо. Мы и так друг дру­га чувствуем. Мы ― все разные, но мы ― одно. Ты тоже можешь.

― Я не могу.

― Ты не пробовал.

― Все‑то Вы знаете.

― Не все. Но Ты не пробовал. Задай еще вопрос.

― Так кто же Вы такие?

― А это важно? В «Науку и Религию» хочешь написать? Или в «Сайнс»?

― А сами не хамите?

― Не обижайся.

― Я не обижаюсь.

― Обижаешься.

― Опять все знаете?

― Не все. Но обиделся Ты очень заветно.

― Не «заветно», а «заметно».

― Заметно. Оговорки всегда возможны, «Бедность ― не порок».

― Это не про то.

— Сами уже видим, что не про то. А где Балашиха?

― На север отсюда, в Московской области.

― Значит, Ты ― «ЧМО березовое»?

— Сами Вы ― «чмо».

― Мы ― не ЧМО. А Ты ― ЧМО: Человек Московской Области.

― Очень остроумно.

― Это не остроумно. Это правда. Можешь задать еще вопрос.

― Я уже задал: что про Вас там самое главное?

― У нас все по–другому.

― Как?

― Мы ― все разные, но все вместе. Вы ― по сути одинаковые, но все порознь. Это главное. Остальное ― детали, не-, главно.

― А еще что не так?

― У вас всегда все с чего‑то начинается и чем‑то заканчивается. И жизнь, и кино, и зима, и дружба. У нас не так.

― А как?

― Без времени. Зато пространство сложнее. Вы грустите о времени, мы ― о про­странстве.

― Мы тоже иногда грустим о пространстве.

― Нет, вы грустите о времени, когда в этом пространстве находились.

― Но уж без времени материи точно не бывает. Материя и время неразрывны.

― Теоретик, Ты лучше в своих жаворонках разбирайся, если до сих пор думаешь, что это возможно.

― Все равно время ― это основополагающий атрибут бытия. Теория относитель­ности.

― Вашего бытия и вашей относительности. Для вас время очевидно, для нас его нет. Для вас Бог создал заповедник в пространстве (сад на востоке Эдема), для нас ― заповедник во времени. Вне времени.

― Ну так мы в свой заповедник при жизни не попадаем. А Вы? Вот именно кон­кретный… конкретные Вы, Вы уже того?.. Покойники?

― Нет, мы не покойники, мы так в обычной жизни живем. Просто вы прокололись в самом начале (подставила девушка вашего Адама), мы ― пока нет. И у нас труд­нее: нам изначальный грех назван не был. Так и живем, гадаем, чего можно, а чего нельзя; стараемся быть хорошими. А как ошибемся ― и нас туда же, как и вас, ― в бытие со временем. Подумать страшно…

― У Вас… от Вас… кусок, вон, слева исчезает…

― Это кажется. Просто изменение мерности; такое постоянно происходит. От на­строения.

― Ну так Вы хоть живые, или как?

― Живые. Но другие. Другая природа жизни; это не главное.

― Ничего себе! Мы как раз про это и гадаем…

― Вы заняты не тем. Форм жизни много, их суть одна.

― И в чем же суть?

― Первое: каждый вносит свою корпускулу в субстанцию добра. Второе: вносит больше, чем берет.

― Не ново.

― Все Главное ― не ново.

― «Главное ― не главное»… Так если мы такие разные, то и главное у нас раз­ное.

― Главное ― одно для всех форм.

― Субстанция добра?

— Упрощенно ― да.

― Для всех форм?

― Да. Кстати, у вас здесь деревья, дождевые черви и почвенные артроподы осо­бенно добрые, сразу видно. И они скромнее вас.

― Как это?

― Все прощают вам.

― У нас такое антропоморфизмом называется.

— У вас много чего как называется.

— А еще что главное?

― Еще ― Быстрое Начало, Первый Шаг. Каждый старается внести добро пер­вым.

― Это просто. Что еще?

― Это не просто. И это все пока. Пока… Пока, Сергей из Балашихи, Васин и Да­шин папа. Смысл запомни, про саму встречу забудь.

― Так как же я про нее забуду?!

― Ты уже забыл. Ты про мозоль запомнишь. Будь не болен!

Так я ничего в тот раз и не высидел со своим зеркальцем и дружескими воззвания­ми на телепатических лозунгах. И не видел ничего. А ведь гремело над головой со­вершенно отчетливо.

Зато на обратном пути ногу стер. Сильно. Первый раз за все время. Сам не пони­маю как. Шел–шел, ничего не замечал, думал о чем‑то. А домой прихожу ― волдырь. Странно…

Но зажило быстро».

43

― Я при­шел в эту пещер­у, что­бы разгад­ать ее тайну. Те­перь… я дол­жен не­медля возвращ­аться на­зад…

(Хорас­анская сказка)

Поздно вечером с Наташей, Игорем и Стасом мы открываем за здоровье ястреби­ного орла бутылку местного «Чемена», а на следующий день я уже лечу на самолете в Москву, возвращаясь совсем к другой жизни, множеством неви­димых нитей связан­ной с тем гнездом на скале.

Я смотрю на облака за иллюминатором, вспоминаю жару, солнце, горы, происхо­дившее со мной в Кара–Кале, дорогих мне людей, которые остались сейчас там, и дорогих мне людей, к которым я лечу домой.

ЖАЖДА С АКЦЕНТОМ

Невыразим­о при­ятно чувствуе­шь себя, когда по­сле це­лого ряда перехо­дов че­рез раскаленн­ые, безжизненн­ые гор­ные пустын­и очу­тишься сре­ди мас­сы зелен­и, слы­шишь помин­утно пти­чьи голос­а, ви­дишь журчащ­ую, про­зрачную, вкус­ную воду.

(Н. А. Зарудн­ый, 1901)

Только он приблиз­ился к тому род­нику и вознамер­ился было омыться холодн­ой во­дой, как его окружили странные…

(Хорас­анская сказка)

ЖА­ЖДА ― об­щее чув­ство, развивающ­ееся при обедне­нии организм­а во­дой… При уменьше­нии количес­тва жидкос­ти в организм­е происходит возбуждение питьевого центра в головном мозге, что вызывает… реакции поведенческого характера, свя­занные с поиском и поглощением воды…

(Биологичес­кий энциклопедичес­кий сло­варь)

«31 мая…. На плоской вершине Хасара ― самой высокой горы во всей округе, в понижениях среди широченного степного пространства с великолепной травой и свечками ферулы, разбросаны настоящие рощи из высоких деревьев. За­росли ме­стами непроходимые. И что же? В этих разрозненных дебрях, сконцентрировавшись до запредельной тесноты, распевает множество самцов пеночки–теньковки! Ушам в первый момент не поверил, впору озираться: уж не в Тарусе ли я? Уж не в Пав­ловской ли я Слободе?

Пенка эта теоретически должна встречаться по всему региону, но в реальности я нигде ее в окрестностях Кара–Калы не отмечал; выше по Сумбару есть, а здесь нет. А на Хасаре поют, демонстрируя уникальные свойства осколков былого великоле­пия: эти рощицы ― останцы некогда сплошных лесов сухих субтропиков Копетдага, со­единявшихся с Гирканией ― удивительной природной страной северных провинций Ирана ― сердца Хорасана.

И что самое потрясающее ― пение этих птиц (здесь свой особый подвид) по обще­му тембру просто на слух мгновенно отличается от песен наших российских тенько­вок ― отчетливый диалект с каким‑то металлически–вибрирующим акцен­том! Класс!

Посмотрел на них, наслушался вдоволь, пошел вниз, свернул с тропы и, уже отой­дя от нее довольно далеко, наткнулся на непреодолимое препятствие ― полосу гу­стой ежевики шириной от силы метров десять, но ведь не пролезть. И не возвращ­аться же.

Пришлось далеко обходить ― опять подниматься вверх по голому, прокаленному мергелевому склону, к тому месту, где он сходится с соседним отрогом ― бездарно и обидно снова лезть вверх на пути вниз.

Шел, шел, глядя под ноги на черно–буро–фиолетовый, сыпучий, словно крошеный асфальт, склон; думал, сдохну. Сего­дня даже здесь, наверху, ужасно жарко, пекло та­кое, что от земли просто пышет жаром. Саквояж с аппаратами висит на мне, как ра­неный товарищ, которого не бросишь в беде. Это, конечно, не волок через перевал Восточного Саяна с рюкза­ком в сорок кг, когда прешь вперед, сняв очки и не видя ни­чего, кроме своего ботинка, наступающего на мелкую щебенку, или на камень, или на влажную землю между корнями чахлой лиственницы, но все равно… Лезу вверх, как робот, на одном конджо; дышу часто, а толку мало; шагомер кликает явно реже обычного.