В нише (диаметром метра полтора) дно с наклоном внутрь, а основание чуть вы­ступает из скалы небольшим карнизи­ком: в результате птенец в гнезде совершенно незаметен снаружи (а прямо снизу и сама ниша с гнездом не видна).

Вопреки канонам, никакой особой гнездовой постройки, просто рыхлый веник зеле­ных веток, поверх которых с бестолко­во–гордым видом сидит птенец (маховые сан­тиметров по пятнадцать), длинноногий, как страус. (К слову: длинно–ногость ― хоро­ший полевой признак вида, бросающийся в глаза у сидящих птиц, которые почти все­гда держат корпус гори­зонтально, не опуская хвост вниз.) Я этого неофита сразу не­произвольно окрестил Васечкой и просидел на нем, не отры­ваясь, весь день под за­вязку. Закон подлости: последний день, трам–тара–рам…

Родители отпрыска своего блюдут, но мелочной опекой не балуют: за одиннадцать часов наблюдений самка провела на гнезде лишь сто сорок восемь секунд (из них две минуты ― в середине дня, когда притащила в гнездо в клюве метровую зеленую ветку, а потом поклевала от лежащей в гнезде пищухи); остальное время летают во­круг, охотятся.

Взрослые птицы неразлучны: самец от самки ни на шаг; всюду следует за ней, как приклеенный, в пяти ― десяти мет­рах; садится там же, где она, слетает вслед за ней. Смотрится это просто великолепно в своей изысканной элегантности: самка, со­знающая себе цену, с аристократическими манерами, и ее блистательный кавалер, который сам не промах, но при этом не просто также сознает ее цену (и первенство), но и не преминет это галантно подчеркнуть. Удаляется самец от самки лишь в мо­менты демонстрационных полетов, когда пикирует с огромной высоты по синусоиде по нескольку раз под­ряд; да и то часть таких демонстраций адресуется целенаправ­ленно самке в качестве ухаживаний: он пикирует сверху именно к ней. Эх… Вот с кого всем нам, «кобелям паршивым» (привет там Ханум), надо брать пример…

За девятьсот шестьдесят четыре минуты наблюдений отметил девятнадцать кон­тактов двух взрослых птиц с другими ви­дами. В большинстве случаев они окрикива­лись пикирующими сверху обыкновенными пустельгами (в одном случае ― сразу четырьмя соколами одновременно; в другом ― всего в сорока метрах от своего соб­ственного гнезда). Орлы на это не реагируют, лишь иногда мелко потряхивают в по­лете концами крыльев (выглядит это до потехи смешно, словно они стряхивают с себя прорывающееся наружу, с трудом сдерживаемое раздражение из‑за этих надо­едливых шумных мосек, что лают на слона). Пролетающих поблизости от гнезда стервятников сами они контролируют, сопровождают, но не атаку­ют. А вот беркуту до­стается (но в километре от гнездовой скалы они и его игнорируют).

В полной мере сознаю, что не могу претендовать при разговоре о фасциатусе на объективность, но все же птица эта необыкновенно элегантна. Есть в ней что‑то, мгновенно отличающее ауру этого вида от прочих орлов, выглядящих на его фоне, я бы сказал, слегка замшелыми неповоротливыми пентюхами. Это, знаете ли, как раз­ница между интеллигентом по рождению и по воспитанию: в обоих случаях очевид­ные атрибуты налицо, но мелкие детали неизменно выдают разницу.

Антураж гнездовой территории этой пары шокирует: никакого ореола загадочной птицы, избегающей человеческих глаз; абсолютный синантроп. Опять та же песня: в ненаселенке ― сама осторожность, а как попривыкнет к цивилизации, так уже и ни­какого смущения. Восемь лет езжу под этим гнездом, а оно в двухстах метрах от до­роги… Зря я Вам все это бегло описываю, устно рассказать интереснее было бы… Ладно, доживем.

Привет Татьяне!»

«ЛЕТАЮЩАЯ БАНЯ»

― Твоя просьба для меня весьма неожиданн­а, ― отвеч­ал шах, ― не­когда дал я за­рок оберег­ать всех от летающ­ей бани, ибо вся­кий, кто вознамер­ится разгад­ать ее тайну, обреч­ен на вер­ную ги­бель.

(Хорас­анская сказка)

«20 мая. Дорогая Лиза!

…Сегодня видел НЛО. Точнее, ― почти видел. В общем, надеялся увидеть… Регион уникальный, народу ― никого, самое оно тарелкам полетать…

Так вот, иду сегодня, смотрю по сторонам на родной Туркестан в целом и на род­ной Копетдаг в частности и вдруг слышу отчетливый гул самолета, а самолетов здесь и в помине не бывает; ни одной трассы наверху.

А тут гудит. Но ничего не видно. Я остановился и думаю: «А вдруг не самолет?.. Вдруг они? Надо их чем‑нибудь при­влечь».

А чем я могу их привлечь, кроме как зайчиком карманного зеркальца да небыва­лым всплеском телепатической энергии, заметным на фоне горно–пустынного ланд­шафта их точным приборам и утонченным чувствам?

Сел на камень, качаю зеркальцем в разные стороны, прислушиваюсь к звуку чего‑то невидимого над головой; сосредото­чился, сконцентрировал желание войти в контакте братьями по разуму.

Зеркальце ― понятное дело: в солнечном зайчике ― миллион свечей, его из кос­моса заметить можно, а вот с телепати­ей как? Собрал, можно сказать, конджо в ку­лак, в критическую массу, чтобы рвануло посильнее, чуть ли не мычу от напря­жения. А сам думаю, мол, ну вот прилетят сейчас, а что я им скажу? В зависимости от того, про что они меня спросят? А что они спросят?

― Ты кто?

― Сергей из Балашихи.

― Поверхностно. Надо глубже.

― М–м… Васин и Дашин папа.

― Это точнее. Что про вас всех здесь самое главное?

― Ничего себе…

― Не думай, чувствуй вглубь.

― То, что мы часто знаем, как надо, как правильно, как хорошо, а делаем все рав­но как хочется и как привыкли, поэтому ― часто плохо.

― Что такое «хорошо» и что такое «плохо»?

― «Хорошо» ― это когда по любви и по совести (по вере), а «плохо» ― это все остальное.

― Что у вас хорошо?

― Любовь и доброта ― вот что хорошо.

― А что плохо?

― М–м… Нехватка чувства меры. И миллионы голодных детей.

― Ты сам хороший или плохой?

― Хороший.

― Всегда думаешь, говоришь и делаешь добро по любви и по совести?

― Нет.

― Значит, Ты плохой.

― Нет, я хороший.

― А как тогда узнать?

― А вы не узнавайте, вы чувствуйте вглубь, в главное.

― Из Тебя фиг вынешь главное.

― Ну, если бы до главного в каждом легко было бы добраться, тогда уж точно все были бы хорошие.

― Так вы не все хорошие?

― Не все.

― Почему?

― Не знаю.

― Сдаешься?

― Сдаюсь.

― Потому, что вы не знаете, зачем вы здесь. Зачем живете. И не умеете быть вместе.

― А вы, конечно, знаете, зачем вы там у себя?

― Конечно знаем. Мы изучаем мир вокруг. Самопознание материи.

― И вы конечно же знаете, зачем вы здесь?

― Конечно знаем. Ты сам контакта просил.

― Я думал, вы чего расскажете, а вы только вопросы задаете. Те же самые, что мне дети задают каждый день ― дет­ские.

― Все вопросы о Главном ― детские.

― Интересное кино… Тогда что же в вас особенного?

― А почему мы должны быть особенные? Потому что летаем на том, чего Ты ни­когда не видел? Мы такие же. Почему Ты про кино сказал?

― Не важно… Так, значит, у вас тоже, как и у нас: «хотели, как лучше, а получи­лось, как всегда»?

―Да. У нас просто «как всегда» другое.

― В том смысле, что лучше нашего?

― Не лучше и не хуже. Другое.

― Но техника‑то у вас лучше. Вот эта, на которой вы прилетели.

― «Эта», на которой мы прилетели, ― не техника. Мы это не строили. Это у нас всегда было. Это и у вас есть. Вы ис­пользовать не умеете. Потому что вы здесь не поняли Главного.

― Ну–у, началась философия…

― Это не философия. Это ― правда. А не нравится, так нечего и контакта про­сить, сидеть тужиться. Нам тоже не все нравится.

― И что же вам не нравится?

― Ты хамишь.

― Как я хамлю?!

― Если уважают, думают «Вы» с большой буквы, а Ты ― каждый раз с малень­кой.

― Это потому, что с… Вами не поймешь: то ли Вас один… одно, то ли сразу много… Когда говоришь, все время такое ощущение, что Вас несколько. Множе­ственное число.

― Понятно уже, но объяснил Ты плохо. Можешь спросить вопрос.