Помнишь, у моря – волны рычали,

Как тигр кидался и прыгал прибой.

Ты была холодна, ты была, как из стали.

Я в море рвался за тобой.

На долгие зовы по спинам прибоя

Приплыла ты ко мне, приплыла лишь на миг.

И к ногам твоим белым, перевитым травою,

Я губами с мольбою приник.

Я молил не губить, но любить как и прежде,

Я ловил твой померкнувши взор.

Я просил о любви, я молил о надежде…

О, позор!

Но, рассеянным взором глядя безучастно,

Ты внимала рассеянно мне,

Ты сидела над морем, сидела бесстрастно,

Купая ноги в волне.

И ровные, мерные волны катились,

Уныло стремясь к берегам,

И стремились, и бились, и притворно молились,

Припадая к твоим ногам.

Вдруг вал налетел, нежданно громадный,

Обрызгнул темный утес,

И схватив тебя, поспешный и жадный,

В многошумную бездну унес.

И ты долго белелась в дымящейся дали.

Я долго рвался за тобой…

Сердито и глухо волны рычали,

Да в корчах прыгал прибой.

Сегодня ночью опять ты ко мне приходила.

Говорила, смеялась, манила белой рукой.

Пойми, наконец, что больше нет силы, нет силы! —

А могу ль я пойти за тобой?

О, твой голос так вкрадчив, так нежен, так страстен

А твой смех так певуч.

Пойми, что я болен, над собой я не волен, не властен.

Русалка! не мучь.

О, как вся ты смеялась, извивалась, менялась.

Как светлое вино переливалась речь.

И ты, лучистая, ко мне ты наклонялась,

Маня на грудь прилечь.

Маня отдаться неге тонких очертаний,

Поверить мгле прерывистых речей,

Упиться тайнами пронзающих лобзаний,

Обманом вкрадчивых очей.

Шептала ты: — «тебя я зацелую,

Я буду вся твоя, сольюсь, сплетусь с тобой навек.

Русалка я, но верь, тебя люблю я,

О, недоверчивый, лукавый человек!»

Пойми же, наконец, я над собой не властен,

А этот смех твой так певуч…

Так ласков он, так вкрадчив он, так страстен!..

О, отойди! не мучь!

Зачем опять ко мне ты приходила?

Зачем призывный взгляд? и нежность? и лучи?

Обманы слов твоих кричат в душе унылой.

Не мучь. Молчи.

Месяц выдвинулся, месяц над рекою закивал.

У русалок нынче пенье, у русалок нынче бал.

Оттого прозрачно светит оживающая тишь,

Оттого к воде пригнулся любознательный камыш.

Мы с тобой их не встревожим, тихо двигая ладью,

Мы с тобой их видеть можем через светлую струю,

Мы посмотрим к ним, как смотрит любознательный камыш

И мы будем вместе, вместе — отчего же ты молчишь?

Ты боишься этих сосен на неровном берегу,

Близ которых мы проходим в засветившемся кругу.

Сосен, страшных и косматых, точно в черной бороде,

Наклоненных, обагренных, подступающих к воде.

Отойдем от этих сосен с бородами мертвеца.

Знаешь, мне лишь смутно виден облик твоего лица.

Ты сама едва видна мне, опираясь на корму, —

Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному…

А теперь под лодкой пенье улыбающихся уст.

Закачался, зашатался над водою темный куст.

Струйки радостно забились там, где было все мертво.

То русалки уцепились телом цепким за него.

Знаешь, в юности когда-то я одну из них любил.

И на дно, на дно морское я за ней не раз ходил.

Тело все ее светилось влажно, как твоя слеза.

Прямо в душу проникали мне зеленые глаза.

Знаешь, вечером ходил я к ней на берег, в тростники

И лукавая являлась неприметно у реки.

Обхватив меня руками, закрывала мне глаза

И куда-то увлекала, где повсюду бирюза.

Знаешь, месяц у них больше и красней во много раз.

И у них он не заходит, как заходит он у нас.

А они тому не верят, я не знаю, почему.

И они всему смеются и не верят ничему…

Ты не слышишь, ты не смотришь, отчего ты всё молчишь?..

Как угрюма этих сосен обступающая тишь.

Месяц — красный и безумный, как пылающая медь.

Сядь поближе, чтобы в очи — мог тебе я посмотреть.

Мне тебя совсем не видно сквозь сгустившуюся тьму.

Весла точно прирастают, весел я не подниму.

Лодка стала неподвижно, точно врезалась в гранит.

За кустами кто-то дико, оглушительно кричит.

Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному.

Ты теперь едва видна мне, опираясь на корму.

Месяц сделался краснее раскаленного угля.

Сосны, сосны подступают, бородами шевеля.

Разгорается и меркнет в волнах лунное кольцо.

Знаешь, у тебя чужое, не твое совсем лицо.

Я узнать тебя не в силах, ты другая, ты не ты.

Это дикое виденье. Это чуждые черты.

Это бред и наважденье, черных сосен заговор,

Но от сосен мы спасемся в поле, в поле, на простор!

Месяц пламенным пожаром исступленно запылал.

О, проклятая, уйди ты! Горе, я тебя узнал!

Ты опять ко мне вернулась в этот праздник, в эту ночь,

Чтобы вновь меня заставить безнадежно изнемочь.

Прямо в душу проникает мне ласкающийся взор.

Я беспомощен, как прежде. О, проклятье и позор!

Сосны тесно подступают, наклоняются к воде.

Мы погибнем, мы повиснем в их косматой бороде.

Возникает, потухает оживающая тишь.

Над водою протянулся любознательный камыш.