Небольшие плохо проветриваемые палаты были забиты ранеными под завязку. Благо, из-за хорошей погоды некоторым больным постелили прямо на улице. В больничном дворе воздух был свежее и теплее, вдобавок, ультрафиолет, излучаемый солнцем, ускорял процесс выздоровления. Так, по крайней мере, считал доктор Стравинский – главврач центрального Одесского военного госпиталя. Петр Абрамович считался светилом медицины, и не упускал возможности лишний раз продемонстрировать свое мастерство. Он постоянно крутился среди больных и по-родительски ласково подбадривал их своим бархатным баритоном: «Ну как мы себя сегодня чувствуем, любезный? Как наша головушка, не болит? Поставим мы тебя, родной, на ноги, не переживай, обязательно поставим».
Вот и сейчас Петр Абрамович совершал свой послеобеденный обход и интересовался общим самочувствием пациентов. За ним традиционно следовала его свита, состоящая из заместителя главврача Фауста Иосифовича Шкаравского, старшей медсестры Анны Маранц и двух хирургов – Гулькевича и Краевского. Группа в белых халатах, словно айсберг, не спеша огибала островки раскладушек и носилок с больными, задерживаясь у каждого секунды на четыре, а затем продолжала плыть дальше. Островки эти, признаться, по сути своей, были больше похожи на лодочки Харона, в которых раненные медленно, но верно мигрировали в Царство мертвых. Дело в том, что доктор Стравинский доктором, как таковым, не являлся, он был патологоанатомом, и, к справедливости сказать, неплохим. Уж что-что, а анатомическое строение человеческого организма Стравинский знал как свои пять пальцев. Однако в военной хирургии не смыслил нисколько, поэтому, к счастью, даже не пытался никого лечить. Этим занимались его замы, а он лишь целыми днями заботливо кружил вокруг больных или с умным видом листал бумаги в своем кабинете.
Пост главного врача достался Петру Абрамовичу не случайно. Он с 1928-го года состоял в Партии и одно время даже был членом обкома. Поговаривали также, что Стравинский приходился дальним родственником по материнской линии самому товарищу Зильману. Разумеется, с такими талантами Петр Абрамович как никто другой подходил на роль главврача. Он был требователен к подчиненным, идеологически стойким, а главное – мастерски умел создавать видимость работы на глазах больных и руководства.
Сегодня он с каким-то особым сочувствием произносил свое коронное «Ну как мы себя чувствуем?». Со стороны казалось, будто он, действительно, тревожится о здоровье этих, по словам самого Стравинского, «биоматериалов милитаристского назначения». Естественно слова эти Петр Абрамович произносил только при закрытых дверях и исключительно в личной беседе с самим собой. Долгое и крайне тесное общение с покойниками не могло не сказаться на его характере.
Больничный дворик был наполовину забит ранеными. Некоторые из них выглядели достаточно бодро и весело беседовали о ратных подвигах, благодаря которым, собственно, и оказались в этом гостеприимном заведении. Их рассказы о количестве взорванных танков и сбитых самолетов были похожи на байки рыбаков, которые, хвастаясь друг перед другом, разводят руками до растяжения сухожилий. Другие пациенты пребывали в полубессознательном состоянии и лишь изредка тихо постанывали и кашляли. Судя по их перебинтованным головам с яркими пятнами крови, ампутированным конечностям и обожженным лицам, эти ребята, действительно, поймали достаточно крупную рыбину, вот только похвалиться уловом им вряд ли удастся.
Одним из таких «кандидатов на посмертное звание Героя Советского Союза» был молоденький боец в местами прожженной гимнастерке с лейтенантскими кубиками. Парня привезли недавно, поэтому еще не успели переодеть и перевязать, как следует. Его ноги больше походили на сгоревшие в костре сосиски, чем на нижние конечности человека. Голова была перевязана куском серой ткани, но это не останавливало кровь, которая медленно струилась алой полоской по черному от грязи и копоти лицу. От танкиста пахло соляром, порохом и болью. Запах смерти тоже витал где-то неподалеку, но пока был неявным и скорее напоминал о ближайшей перспективе.
Петр Евин, так звали лейтенанта, был командиром легкого танка БТ-7, входившего в 16-й механизированный корпус. В конце июня их перебросили из Киева для усиления Одесского военного округа. Румынский танковый батальон 1-ой моторизованной дивизии время от времени покусывал советские укрепления, и командованию не терпелось выбить врагу его стальные зубы. Обороняя подступы к Одессе, пятьсот танков 16-го корпуса должны были отделиться и контратаковать нефтяные вышки в Плоешти. В целом задумка удалась, хотя и обошлась слишком дорогой ценой. Прорвавшись к Плоешти, легкие Т-37 и БТ-7 напоролись на засаду. Их встретили огнем из минометов настолько плотным, что в первую минуту боя из пятисот машин более половины были не в состоянии не только пробивать оборону, но и просто двигаться. Контратакующей группе все же удалось достичь нефтяных месторождений и благополучно их взорвать.
Позже выяснилось, что командующий танковым полком майор Черкасов находился в сговоре с командующим 1-й моторизованной дивизии Иоаном Сионом и заранее сообщил ему о готовящейся операции. Что заставило коммуниста Черкасова предать Родину, осталось загадкой. Сам он, предчувствуя разоблачение, пустил себе пулю в висок, навсегда забрав эту тайну с собой.
Тогда Евин чудом остался в живых. Потеряв весь экипаж и боевую машину, он сумел отделаться лишь небольшой контузией и парой ушибов. Петра посчитали косвенно виновным в потере танка. Взамен сгоревшего БТ-7 для продолжения службы он получил «НИ».
Танк «На испуг!» был чисто одесским изобретением. Он представлял собой обычный сельскохозяйственный гусеничный трактор марки СТЗ-НАТИ, обитый листами бронированной стали. Появлению этого чуда конструкторской мысли способствовал дефицит бронетехники и находчивость советских солдат. Не раз «секретное оружие русских» пугало румын своей необычной формой, включенными фарами и сиреной. С ужасом они убегали, оставляя орудия и боеприпасы. А наши бойцы, не теряя времени, подбирали оставленное фашистами добро. Гибрид трактора и танка был не так солиден, как настоящая боевая машина. И хотя Петру, отличнику боевой и политической, было крайне неуютно в роли тракториста, ему недолго пришлось испытывать дискомфорт. Через три дня Евина взорвали. Одного прямого попадания из миномета хватило, чтобы машина Петра вышла из строя. Мгновенно возникшее пламя стремительно расползлось по корпусу. До взрыва бензобака оставалось меньше минуты, когда раненый Евин с трудом выбрался наружу и потерял сознание.
Как оказалось, Петра спасла чистая случайность. Недалеко от его бронетрактора подбили Т-37 лейтенанта Хохлова. Отходя, экипаж танка обнаружил Евина, у которого горели ноги. По всей видимости, перед тем, как потерять сознание, он успел отползти от горящей машины, но ноги все-таки зацепило. Танкисты сбили пламя и захватили Петра с собой.
Евин очнулся уже в больничном дворе. Над головой было чистое голубое небо, в котором пылало безжалостное июльское солнце. Казалось, оно обладало железной волей и стальным намерением выжечь и осушить все сущее под собой. Петра всегда удивляло, что солнце, дающее свет и тепло, может быть таким беспощадным. Евин совершенно не чувствовал тела. Больше всего Петя боялся потерять ноги, ведь он прекрасно танцевал. Его мать, Клара Захаровна, была учителем пения и с детства прививала сыну любовь к классической музыке. Любимым композитором Пети был Вивальди. Ничто не могло вызвать в юной душе такую бурю эмоций, как «Времена года». Правда, ни одной записи Вивальди в их доме не было, зато имелись пластинки с арией «Смерть Бориса Годунова» из оперы Мусоргского в исполнении Федора Шаляпина, концерт Чайковского для скрипки в исполнении Бронислава Губермана, фортепианные сонаты Бетховена, сочинения № 78 и № 90, и соната Моцарта для фортепиано № 8 ля-минор в исполнении Артура Шнабеля. Каждый вечер за чашечкой крепкого чая на старом патефоне они с мамой слушали одну из пластинок, а затем шли спать. На те несколько минут пока играла музыка, шумная суетливая жизнь в их вечно прокуренной и прокопченной коммуналке на улице Померанцева затихала, и соседи, еще недавно бранившиеся с пеной у рта, молча наслаждались тем мимолетным лучиком света, что украдкой заглядывал в их темное коммунальное царство.