— Такъ сказка твоя кончена? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Какъ жизнь моей матери. — отвѣтилъ Санчо.

— Клянусь Богомъ, замѣтилъ Донъ-Кихотъ, сказка эта — одна изъ самыхъ диковинныхъ вещей за свѣтѣ, особенно еще, такъ какъ ты разсказывалъ и закончилъ ее; оно, впрочемъ, и странно было-бы ожидать чего-нибудь лучшаго отъ такого умницы, какъ ты. Впрочемъ, очень можетъ быть, что шумъ этихъ неустанно раздающихся ударовъ, дѣйствительно, отшибъ у тебя память. Удивляться тутъ, кажется, нечему.

— На свѣтѣ нѣтъ ничего невозможнаго, отвѣчалъ Санчо, но только, что касается моей сказки, то позвольте доложить вашей милости, что она дѣйствительно должна окончиться въ ту минуту, когда спутаешься въ счетѣ козъ.

— Ну и Богъ съ ней, кончай ее, когда тебѣ угодно, сказалъ Донъ-Кихотъ. Посмотримъ-ка лучше, не тронется-ли, наконецъ, Россинантъ. Съ послѣднимъ словомъ онъ пришпорилъ его, но увы! Россинантъ опять подпрыгнулъ и только; съ мѣста онъ не двинулся ни на шагъ, такъ хорошо связалъ его Санчо.

Вскорѣ однако начало свѣтать, и тогда оруженосецъ нашъ втихомолку развязалъ ноги Россинанту. Почувствовавъ себя свободнымъ, конь Донъ-Кихота какъ будто немного ободрился, по крайней мѣрѣ, онъ принялся топтать передними ногами; другаго, конечно, ничего и ждать отъ него нельзя было. Видя, что Россинантъ шевелится наконецъ, Донъ-Кихотъ невыразимо обрадовался и рѣшился тотчасъ же пуститься на встрѣчу ужасному приключенію. Теперь, между-прочимъ, при блѣдномъ свѣтѣ зари, онъ увидѣлъ, что провелъ ночь подъ группою высокихъ каштановыхъ деревьевъ, дающихъ, какъ извѣстно, весьма широкую тѣнь. Страшные удары между тѣмъ не переставали раздаваться, а причина ихъ, по прежнему, оставалась скрыта. Но не колеблясь болѣе ни одного мгновенья, Донъ-Кихотъ простился еще разъ съ своимъ оруженосцемъ и приказалъ ему, по прежнему, ожидать его трое сутокъ, сказавъ, что если черезъ три дни онъ не возвратится, значитъ воля Господня совершилась, и Всевышній судилъ рыцарю погибнуть въ этомъ ужасномъ приключеніи. Онъ повторилъ Санчо, что долженъ онъ былъ сказать Дульцинеѣ, и просилъ не безпокоиться о своемъ жалованьи, увѣривъ его, что, уѣзжая изъ дому, онъ оставилъ завѣщаніе, въ которомъ завѣщалъ уплатить своему оруженосцу жалованье сполна за все время его службы. Но, сказалъ въ заключеніе рыцарь, если Господь сохранитъ меня теперь, тогда, Санчо, ты можешь считать островъ уже въ своихъ рукахъ.

До глубины души тронутый грустнымъ прощаніемъ съ своимъ добрымъ господиномъ, Санчо не выдержалъ, залился слезами и рѣшился слѣдовать за Донъ-Кихотомъ всюду, намѣреваясь не покидать его до окончанія предстоявшаго ему ужаснаго дѣла. Судя по этимъ слезамъ и этой благородной рѣшимости, авторъ заключаетъ, что Санчо Пансо былъ отъ природы человѣкъ добрый, и притомъ христіанинъ стараго закала. Слезы его тронули, но нисколько не поколебали Донъ-Кихота. Напротивъ того, не теряя болѣе ни минуты, онъ поѣхалъ въ ту сторону, гдѣ слышались неумолкающіе удары и шумный грохотъ воды. Санчо слѣдовалъ за нимъ, по обыкновенію, пѣшкомъ, ведя за узду осла, неразлучнаго товарища своего въ хорошія и трудныя минуты жизни. Миновавъ пространство, расположенное подъ тѣнью каштановыхъ деревьевъ, наши искатели приключеній выѣхали на широкій лугъ, и тутъ увидѣли скалу, по которой съ грохотомъ и весьма живописно струилась вода. У подошвы ее расположены были какія-то строенія, болѣе походившія, впрочемъ, на развалины, и въ нихъ-то раздавались эти страшные удары, такъ напугавшіе Санчо. Теперь эти удары и шумъ воды испугали Россинанта, но Донъ-Кихотъ погладивъ и успокоивъ его словами, приблизился съ нимъ въ строеніямъ, поручая себя своей дамѣ, и по обыкновенію прося ее — бодрствовать надъ нимъ въ эту ужасную минуту; мимоходомъ онъ не забылъ помолиться и Богу. Санчо, между тѣмъ, слѣдуя по пятамъ своего господина, вытягивался и все высматривалъ изъ-за спины и шеи Россинанта, надѣясь увидѣть, наконецъ, то, что повергло его, ночью, въ такой ужасъ. Такъ рыцарь и оруженосецъ его проѣхали шаговъ сто, и тутъ ясно увидѣли, что за штука такая производила всѣ эти адскіе удары, заставлявшіе ихъ цѣлую ночь не вѣсть что воображать себѣ. Если сказать тебѣ, читатель, правду, и если она не огорчитъ и не раздосадуетъ тебя, то узнай, что всю эту неслыханную кутерьму произвели шесть валяльныхъ мельницъ съ раздававшимися въ нихъ, по очереди, ударами.

При видѣ ихъ Донъ-Кихотъ весь поблѣднѣлъ и мигомъ низринулся съ страшной высоты. Взглянувъ на своего господина, Санчо увидѣлъ, что онъ стоитъ съ головой опущенной на грудь, смущенный и разстроенный. Рыцарь также взглянулъ на Санчо, который съ вздутыми щеками, чуть не давился отъ напряженія, такъ трудно ему было удержаться отъ того, чтобы не захохотать во все горло. Какъ ни грустенъ былъ въ эту минуту Донъ-Кихотъ, но при видѣ уморительной мины Санчо, онъ самъ улыбнулся; и тогда оруженосецъ, не находя болѣе нужнымъ притворяться, принялся хохотать до того, что въ буквальномъ значеніи слова, надрывалъ себѣ животъ. Четыре раза онъ останавливался, и четыре раза снова принимался хохотать. Донъ-Кихотъ посылалъ и его, и самаго себя ко всѣмъ чертямъ, въ особенности когда Санчо, передразнивая его голосъ и жесты, воскликнулъ: «узнай, Санчо, что, по волѣ небесъ, и родился въ этотъ желѣзный вѣкъ, чтобы воскресить золотой. Для меня созданы величайшія опасности, меня ожидаютъ величественные подвиги и безсмертныя дѣла»; повторяя такимъ образомъ слово въ слово рѣчь, съ которою обратился къ нему Донъ-Кихотъ, когда услышалъ стукъ молотовъ. Видя, что Санчо, просто на просто, потѣшается надъ нимъ, Донъ-Кихотъ до того взбѣсился, что приподнялъ копье и ударилъ имъ два раза Санчо по плечамъ съ такою силою, что если-бы онъ ударилъ его такъ по головѣ, то рыцарю пришлось бы тогда уплатить жалованье не самому Санчо, а ужь наслѣдникамъ его. Видя, что Донъ-Кихотъ не шутитъ и страшась, чтобы онъ не удвоилъ своей благодарности, Санчо, заискивающимъ, униженнымъ голосомъ, съ умиленнымъ лицомъ, сказалъ ему: «успокойтесь, ваша милость, развѣ вы не видите, что я шучу».

— И вотъ по этому то именно я самъ не шучу, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Скажи мнѣ, несчастное твореніе: неужели ты думаешь, что еслибъ вмѣсто этихъ валяльныхъ молотовъ, я наткнулся здѣсь на какое-нибудь ужасное приключеніе, то у меня не хватило-бы духу кинуться въ эту опасность и довести дѣло до конца? И развѣ я обязанъ, по своему званію странствующаго рыцаря, умѣть различать всякіе звуки, будутъ-ли это звуки молота, или какіе-бы тамъ ни были? и что тутъ удивительнаго, если я принялъ за что-то другое стукъ валяльныхъ молотовъ, котораго я никогда не слыхалъ; точно такъ какъ ты, рожденный, вскормленный и воспитанный между ними, видѣлъ и слышалъ всѣ эти молоты и ихъ стуки. Пусть, въ это мгновенье, эти шесть молотовъ превратятся въ шесть великановъ, и кинутся на меня одинъ за другимъ, или всѣ разомъ, и если я, въ одну минуту, не разгромлю ихъ, тогда смѣйся надо мною, сколько тебѣ будетъ угодно.

— Довольно, довольно, добрый мой господинъ, говорилъ Санчо; сознаюсь, что я позволилъ себѣ лишнее, но, только, теперь, когда миръ между нами возстановленъ, и приключеніе это окончилось такъ счастливо, какъ дай Богъ, чтобы оканчивались всѣ наши приключенія, скажите мнѣ, развѣ не о чемъ тутъ толковать, и не надъ чѣмъ посмѣяться, когда вспомнишь про наши страхи-то ночные, по крайней мѣрѣ, про мои, потому что, ваша милость, я знаю, никогда и ничего не страшится.

— Я не спорю, что это оригинальное происшествіе дѣйствительно довольно смѣшно, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, но въ чему и о чемъ тутъ особенно толковать? этого я не понимаю. Вѣдь не у всѣхъ твоихъ слушателей хватитъ на столько разсудка, чтобы съумѣть оцѣнить это дѣло какъ слѣдуетъ.

— По крайней мѣрѣ копье вашей милости съумѣло, какъ слѣдуетъ, оцѣнить мѣсто, на которое оно попало, сказалъ Санчо, потому что ваша то милость мѣтила мнѣ въ башку, да только, благодаря Соедателю и моему проворству, копье хватило меня по плечу. Но, Богъ съ нимъ; на свѣтѣ все забывается, и въ тому же, не даромъ, говорятъ, что тотъ кто любитъ, — тотъ заставляетъ плакать тебя, и у великихъ господъ тауъ ужь водится, что посерчаютъ они, да потомъ и пожалуютъ. Чѣмъ они жалуютъ прислугу свою отдувъ ее палками, этого я не знаю, но крѣпко на крѣпко увѣренъ, что странствующіе рыцари послѣ такихъ палочныхъ оказій жалуютъ своихъ оруженосцевъ островомъ, или даже какимъ-нибудь имѣньицемъ на твердой землѣ.