Глава 26 Красный лес

Вот и кончены все дела. Тело предано земле. Перед захоронением «браслеты» на запястьях Расмуса сбили камнями: руки покойного должны остаться навеки свободными. На могиле воздвигли самый значительный из камней, какие только смогли найти поблизости. Теперь никакая лесная тварь не разроет могилу.

При осмотре тела покойного от Уго не ускользнуло красное пятнышко под левой лопаткой. Он вспомнил, как трогательно они братались в степи и как Расмус жаловался на неприятные ощущения в этой области. А надо было не обниматься, а проследить за подлецом Курш Бахаром. Во время всеобщей радости толстый святоша наверняка и выстрелил в Расмуса каким-то хитрым образом. Чем-то вроде иглы с ядом замедленного действия. Перед тем, как опустить друга в могилу, Мариус рассеянно посмотрел на чудо-сапоги Расмуса, которым бог знает сколько лет и которые носил еще его старший брат, трагически погибший при сплаве леса. Ведь хорошая вещь пропадает, подумал Мариус! Вовремя вспомнив одиннадцатую заповедь (не возжелай обувь ближнего своего), он с проклятием отогнал неподобающую мысль, испытав при этом жгучий стыд. Это было последним сильным ощущением перед тем, как сознание Мариуса заволокла мутная пелена безразличия ко всему на свете.

Прозрачные сумерки пришли, как вязкое сновидение. Розовое небо с темными обрывками облаков. Уго вспомнил свое монотонное детство и свою постоянную жажду новых ощущений. Розовые дали, мнилось ему тогда, обещали назавтра необыкновенный день. Тогда он еще не знал парадокса Фигуранта: "Не верь небу — в нем истина твоя!" Тогда Фигуранта для Уго замещала мать, женщина тоже в своем роде мудрая. Заметив однажды, как сын, открыв рот, наблюдает розовый закат, она буркнула: "Дурак! Кто без толку пялится на небо, у того бельмо на глазу вскочит. Ты лучше делом займись".

Уго встряхнулся. Да, верно говорила мать. Кому — горевать, а кому — дело делать. Уго поднялся и стал собирать хворост для костра. Излишек топлива он пустил на устройство лежанки. И развернул знаменитый малиновый плащ, который мог согреть двух людей в самую прохладную ночь. Постель ждала, и постель неплохая, если исходить из ситуации. Уго осторожно приблизился к Мариусу.

Тот замер у могилы почти в позе лотоса. Уго был готов дать голову на отсечение, что за последний час Мариус не пошевелился и не оторвал взгляда от надгробного камня в форме усеченного конуса. В этом кустарном монументе сейчас для Мариуса, наверное, сосредоточилось все сущее.

— Пойдем, друг Мариус, к огню. Ночь уже, — мягко предложил Уго.

Мариус отрицательно покачал головой. Уго не стал настаивать. Бесполезно! Парень должен высидеть свое у этой могилы. Дай Бог, конечно, чтобы не пересидел. Ночи ему вполне хватит. А завтра утром его придется так или иначе выводить из траурного транса.

Уго улегся на лежанку из хвороста и закутался в плащ. Но сон не шел. В голове вдруг зашевелились сантименты, которые в обычном состоянии Уго не подпускал к себе на пушечный выстрел. Как я живу, подумал Уго. Почему у меня нет друга, смерть которого способна вызвать такую печаль? Печаль столь абсолютную, что рядом с ней невольно ощущаешь свою ущербность — от неспособности испытать подобное. Уго с досадой ощутил свою ущербность. Все, черт возьми, взаимосвязано. Если тебе не о ком печалиться — то и о тебе никто не всплакнет, когда ты сдохнешь. Но нужны ли эти слезы мне, спросил себя Уго. Скорее нет, чем да. Глупо жить, всерьез надеясь оставить по себе какую-то память. Это уж как Бог определит. Не тщеславие, но интерес к жизни определяет поступки трезвомыслящего человека.

Холодным умом Уго понимал, что посмертная память — просто миф, который чаще всего еще и противоречит тому, что было на самом деле. После смерти ты нужен уже не людям, а Богу. Он станет тебя судить за земные дела, за то, насколько твоя жизнь приблизила тебя к тому высшему добру, достичь которое он предлагает каждому из нас. Но, глядя на окаменелого Мариуса, Уго не мог победить чувства умом. Ему вдруг жгуче захотелось, чтоб и на его могиле оказался кто-то безутешный.

Сильного человека отличает от слабого не отсутствие эмоций, а способность их одолевать без посторонней помощи. Слава Богу, это Уго умел. Прием в Гильдию астрологов потребовал от него в свое время просто зверской отрешенности. Магистры-испытатели, знаете ли, щепетильностью не страдают. Они пропускают чувства кандидатов через такую поведенческую мясорубку, после которой рациональное мыслительное зерно уже ничем не убьешь. Более года специально натаскивали Уго, чтобы он стал тем, кем стал. И спасибо магистрам за это! Теперь-то Уго в состоянии оборвать свое душевное нытье, высмеять себя и все-таки уснуть, привычно успев поразмыслить перед сном о метафизике. Уже совсем отдаваясь на волю Морфео, он подумал: если смысл жизни действительно состоит в том, чтобы ее посредством свое природное зло человек обратил в божественное абсолютное добро, то Расмус отошел на небеса, успев преодолеть в себе изрядную долю врожденного зла. Бедняга Расмус! Уго ему искренне симпатизировал и сожалел о его гибели. Но что поделаешь! В жизни всегда есть проигравшие. Может статься, что там, где оказался Расмус, все устроено куда более справедливо…

Проснувшись на рассвете, Уго увидел то, что и ожидал увидеть. Мариус в прежней позиции скорбно глядел на могильный камень. Лицо его посерело и осунулось. Воспаленные глаза не мигали. Уго встал, умылся в ручье и подошел к могиле.

— Дружище, нам пора, — без нажима сказал он.

Мариус не шевелился. Какого черта, подумал Уго. Мировой страдалец, понимаешь! Но он погасил раздражение. Эмоции — козни Черного Демона. Спокойствие — дар небес. Оно поможет найти верные слова. Но какие?

— Нас было двое братьев-близнецов, — начал Уго. — Его звали Мартин. Он был лучше, чем я — добрее, великодушнее, справедливее. Его любили все. Его нельзя было не любить. Росли мы без отца. Матери пришлось нелегко, и Мартин все время повторял, что мы должны заботиться о ней, защищать ее. Мать была очень красивой, хотя и самого простого роду. До сих пор помню ее густые светлые волосы и синие-синие глаза…

Уго помолчал. Он чувствовал себя странником-сказителем перед толпой деревенских простаков. Хороший былинник может зачаровать одной историей тысячи людей. Уго в монастыре Куртин учили этому искусству, да как-то оно не далось. А жаль! Сейчас бы пригодилось.

Зато Уго умел другое — выбрать верный тон в разговоре. Мариус по-прежнему смотрел на камень, но поза его уже не казалась столь застывшей.

— Однажды дворянчик по имени Потц, живший неподалеку, глупый, как барабан, пришел к нам домой. Мы с Мартином работали на базаре — переносили тюки с поклажей. Этот Потц предложил матери отдаться, суля хорошие деньги. Мать отказалась. Он стал угрожать. А мать всегда на грубость отвечала грубостью. Не знаю, что уж она ему наговорила, но за словом в карман она обычно не лезла. Тогда эта гнида позвала своих слуг, они выволокли мать на улицу, раздели догола и избили так, что через три дня она умерла. В ту же ночь Мартин исчез.

Уго замолчал.

— Что дальше? — спросил Мариус.

— На следующий день я узнал, что братец пробрался в особняк Потца. Ему удалось подстеречь эту сволочь в коридоре. Мартин хотел убить его, но не успел. Только ранил. Набежала чертова челядь, связала братца и отдала губернаторским стражникам. Было понятно, что смерти ему не избежать. Дня за два до казни мне разрешили увидеться с Мартином. Мне показалось, что в эти несколько дней он повзрослел лет на двадцать. Прощаясь, он сказал: "Не жалей обо мне. Я сам ни о чем не жалею. Я жил для того, что сделал, и умираю потому что сделал это".

Уго увидел, что Мариус смотрит на него. Причем, наконец-то — вполне осмысленно.

— Ладно, поехали, — сказал он.

И, оседлав скакунов, они, наконец, пересекли черту Красного Леса. Лошадь, оставшуюся от Расмуса, вели в поводу. Это животное, случайно выбранное из конюшен Кабы, оставалось последним, что связывало друзей с утерянным спутником. Впрочем, Мариус оставил еще одну вещь в память о друге. Широкий нож с голубоватым лезвием. Это оружие Мариус решил припасти для одного деликатного дельца.