С шумом, рычаньем и козьим блеяньем из задних рядов протолкались парень на четвереньках в вывороченном наизнанку бараньем тулупе, изображая медведя, и коза — другой парень. Одетый козой был в однорядке, сшитой без рукавов, — она застегивалась сверху над головой. Из однорядки высоко торчала на длинной шее деревянная козья голова. Парень время от времени дергал веревку под однорядкой, и нижняя челюсть козы открывалась и захлопывалась, громко щелкая. Коза пустилась плясать вокруг медведя, выбивая дробно ногами, крича по-козьи и припевая:
— Съел медведь тридцать три пирога с пирогом, да все с творогом!..
И-иих! Кши, кши!
Коза кидается на девушек, щелкает деревянной челюстью, те громко взвизгивают, а медведь отхватывает вприсядку, ревет и ворчит. Парни же и девушки, топоча в лад каблуками, хором припевают:
Шумят кругом, визжат, хохочут все от смешных выходок и кривляний козы и медведя, хохочет и княжич Иван, забыв обо всем на свете. Хорошо ему, будто он дома, и не княжич, а просто парнишка веселый…
На другой день княжич проснулся поздно и проспал бы еще дольше, если бы не разбудило его пение причта соборного в крестовой, что рядом с его опочивальней.
— Христос рождается, славьте… — услышал Иван знакомые слова песнопения, но глаза его снова закрылись.
Потом сквозь дрему услышал он снова напев, но уже третьего песнопения, и то самый конец.
Княжич опять задремал, сладостно потягиваясь, и казалось ему в полусне, что он в Москве, у себя дома. Радостно ему, одно только тревожит, как бы отец не рассердился, что проспал он. Так оно и есть. Вот кто-то толкает его в плечо. Иван широко открывает глаза и видит Илейку, а позади его еще кого-то.
— Ишь, Иване, как заспался, — говорит Илейка, — все уже позавтракали…
— Тата на меня гневается? — спросил Иван, но, засмеявшись, воскликнул: — Истинно заспал всё! Померещилось мне, что в Москве яз…
— Помститься всякое может не токмо во снях, а и наяву даже, — молвил Илейка. — Вставай же, Иване, борзо. Позавтракаешь, и айда на площади посадские глядеть скоморохов да кукольников…
— Будь здрав, княже, — сказал Федор Курицын, выглядывая из-за Илейки и ласково усмехаясь. — Яз и шубы достал у дворецкого попроще: тобе и Иван Митричу. Ждет он нас в трапезной к завтраку…
Иван быстро вскочил, подбежал к умывальнику и заплескался в воде.
Илейка подал ему ручник и помог одеться.
Входя в трапезную, Иван увидел Константина Александровича, беседовавшего за чаркой меда с Иваном Димитриевичем Руно. Оба они встали при появлении княжича и поздоровались с поклонами.
— Прошу, княже, хлеба-соли откушать и гуся сего рождественского порушить, — кланяясь, говорил наместник. — Фекла Андреевна сама за ним приглядывала, даже Фектисте своей не доверяла…
— Будь здрав, князюшка, — сказала Фекла Андреевна из-за поставца с посудой, — садись, кушай, а яз те вот чарочку ищу поприглядней да поладней.
Иван поклонился хозяевам, помолился на образа и, как это водится у них дома в таких случаях, прежде чем сесть, поклонился всем и молвил:
— С праздничком Христовым…
— И тя с праздничком святым, — ответил за всех Константин Александрович, садясь вслед за княжичем.
— Костянтин Лександрыч, — сказал Иван, принимая блюдце с лучшим куском жареного гуся, — слышал яз, входя, о новой рати ты баил…
— Истинно, — ответил наместник. — Государь наш решил до конца смирить Шемяку, ведая, что никого нет за князь Димитрием, а князь можайский, отстав от Шемяки, докучает ему челобитьями и через брата своего Михайлу и через сестру свою Настасью тверску, тещу ныне твою…
— А государь как мыслит? — спросил Иван, обгладывая кость.
— Государь мудро решил, — продолжал Беззубцев, — принял челобитную князь Ивана, а сам со всей силой своей на Шемяку пошел к Галичу. Утресь вестники пригнали — подходит уж государь с полками к Ростову Великому.
Побьем Шемяку!
— А может, и до боя-то не дойдет, — вмешался Федор Курицын. — Бой-то всегда заране, до поля, готовят. Шевели, бают, ране мозгами, а потом уж руками…
— Что-то мудрено ты сказываешь, Феденька, — усмехнувшись, молвил Беззубцев.
— Что ж тут мудреного, — живо откликнулся Курицын, — когда государь-то еще до боя вдвойне приобрел, а Шемяка вдвойне потерял.
— А как же приобрел-то? — спросил княжич Иван.
— А так же, — продолжал Федор. — Ежели князь можайский отстал от Шемяки, то ослабил его наполовину и на столь же усилил государя нашего.
Тем самым великой князь вдвойне против Шемяки усилился. А коли так, помяни слово мое, дядюшка, смирится князь Димитрий, не посмеет и в поле выйти…
Наместник помолчал немного и сказал раздумчиво:
— Правильно мыслишь, а все же боем кончать надо. Победа на поле — всему делу венец. От Ростова-то всего три дня пути до Костромы, а Галич оттуда рукой подать. К тому же в Костроме Басёнок с конными полками и князь Стрига-Оболенской со всем своим войском…
— А по мне, — возразил Курицын, — лучше удельных лбами стукать, пусть сами друг друга бьют, а мы до нужной поры и людей своих и казну сохраним.
Государь говаривает: «Надобно татар бить татарами», — так надобно и с удельными…
Княжич Иван не мог понять, кто больше прав из спорщиков, и боялся, что вдруг его спросят, а он ничего не сможет ответить. Волнуясь и поспешно доедая завтрак, он очень обрадовался, когда воевода Иван Димитриевич весело воскликнул:
— Ну, будя преть-то, Федор Василич. Айда скорей на Залыбецкую сторону!..
Выйдя из старых наместничьих хором, княжич Иван и его спутники ходко пошли к мосту через речку Лыбедь, что отделяет залыбедские посады и слободы от кремля, окруженного земляным валом с дубовыми стенами и башнями.
— Народ-то вовсю гуляет, — воскликнул Илейка, — слышь, за рекой какой шум да гом стоит!
— Любят гульнуть на Руси, — сказал Иван Димитриевич, — токмо дым коромыслом идет!
Иван шел молча, слушая ровный, непрерывный гул голосов. Иногда высоко взлетывали отрывки веселой песни, иногда густо и печально прокатывался тяжелый рев медведя.
Вести о походе отца и спор Федора с наместником не выходили у Ивана из мыслей. Он досадовал на свою несообразительность и пытался все еще уразуметь, из-за чего же спор был. Но глаза его разбегались, следя за яркими блестками солнца на снегу, а уши жадно ловили отдаленный гул голосов.
Вдруг он почувствовал усталость, отбросил все думы, весело оглянулся на Илейку и сказал:
— Федор Василич, вот баил ты против Костянтин Лександрыча, а он против тя, а пошто, и неведомо!
— Как неведомо, — усмехаясь, отозвался Курицын. — Баил яз, что победа умом крепче, чем кулаком. Недаром государь ныне не токмо простил можайскому князю, а и Бежецкий верх[97] ему отдал. Напрочь от Шемяки его оторвал. Все едино, что разбил полки можайского…
— А все же отец мой пошел ратью на Галич, — возразил Иван. — Выходит, и Костянтин Лександрыч верно баил, что победа на поле нужна…
Руно и Курицын с недоумением поглядели на княжича, а Илейка лукаво усмехнулся и крикнул:
— Так, Иване! А ты еще про сирот-то им вверни, про сирот. Как владыка Иона тобе сказывал? За княжи грехи весь мир отвечает…
Иван отмахнулся рукой от Илейки и молвил, будто вслух еще обдумывая:
— Баили вы о рати оба правильно. А про татар ты вот неправо баишь, Федор Василич…
— Сам государь так говаривает…
— Пусть татары татар бьют, — прервал его княжич, — а удельны-то, когда бьются, своих же сирот бьют да полонят, свои вотчины разоряют…
— Во-во! — восторженно забормотал Илейка. — Вот что владыка-то сказывал!
В это время, перейдя мост, завернули они за угол, и сразу их обдало шумом, визгом, гуденьем, свистом и криками. Гудки, дудки, свистульки, сопелки, звон гуслей, пенье и топанье пляшущих — все это несется со всех концов площади, кипящей народом. Но среди этого шума и гомона резко прорываются крики продавцов съестного и пивного. Мужские и женские голоса звонко и зычно выкликают:
97
Б е ж е ц к и й в е р х — г. Бежецк.