Может, все-таки вернуться ему на берег? Он со дня рождения истинный анкалин. Он не может без моря. Да, надо вернуться. Но куда? В стойбище Лисий хвост он ни за что не вернется. Правда, там уже нет Ятчоля, однако Пойгин не забыл, как его заставили увезти свою ярангу и все, что было в ней, в морские льды. Надо все-таки подняться к каменному великану и еще раз хорошо обдумать, как жить дальше…
Кажется, все ниже наклоняется молчаливый великан, вникая в думы человека, которому так необходимо найти самую верную тропу в жизни; мелькает тень ожившей черной собаки, похоже, что она замыкает Пойгина в какой-то заколдованный круг. Ах, как хочется разорвать этот проклятый круг!
Непросто было добраться до Золотого камня. Несколько раз Пойгину, карабкавшемуся по скользким, покрытым инеем скалам, приходилось возвращаться вниз с полпути. Дрожали от усталости ноги, кружилась голова, но он вновь и вновь искал подъем на гору. И все-таки поднялся к молчаливому великану. Здесь Золотой камень был неизмеримо выше, чем виделся оттуда, снизу. Прислонившись всем телом к холодной скале, Пойгин долго вслушивался в гулкие удары собственного сердца; порой ему казалось, что он слышит, как колотится и сердце молчаливого великана. Когда немного отдышался — присел на каменный выступ, направил свой взгляд вниз, туда, где полыхали костры, громко разговаривали, смеялись люди.
Как гулко доносятся сюда голоса. Хорошо, когда радость порождает безудержный смех. Вот чему-то расхохотался торговый человек. Ну и умеет же он смеяться! До сих пор думалось Пойгину, что не может быть веселый человек злым. Не был злым и этот странный пришелец. Только вот как же он посмел сунуть огнивную доску в огонь? Пойгину тогда показалось, что закричал от боли и обиды его главный хранитель очага, закричал совсем по-человечески. Услышал бы этот крик торговый человек, наверное, у него стали бы волосы дыбом. Нет теперь того обожженного и обиженного хранителя очага, да и самого очага нет. Придет пора, и уйдут в море льды, на которых покоится яранга Пойгина и все, что было в ней. Что ж, пусть море примет прежний очаг Пойгина. Пусть. Уплывут в бескрайние дали и хранители его прежнего очага. Пусть будет так. Пойгин поставит новую ярангу, заведет новых хранителей очага. Скорей бы пришла весна. Но прежде чем придет весна, Пойгин побывает на морском берегу. Да, он уедет с Выльпой туда завтра же.
Как там дышится Рагтыне? Она так часто задыхалась, чувствуя боль в сердце… Только бы не резали ее русские шаманы. Конечно, никто ее резать не будет. Рыжебородый не мог обмануть. Кажется, пришла такая пора, когда Пойгин хотел бы сказать, что он верит этому человеку…
10
На культбазу Медведев выехал вместе с Пойгином и Выльпой через двое суток. Чукчи ехали впереди. Упряжка их была всего из пяти собак. Чукчи соскакивали с нарты и долго бежали рядом с упряжкой. «Видимо, не один раз здесь бились все рекорды по марафонскому бегу, только пока об этом никто не знает», — размышлял Артем Петрович. Порой он оглядывался назад и видел вдали цепочки собачьих упряжек береговых чукчей, которые выехали значительно позже, оставшись разбирать палатки, упаковывать грузы.
Километрах в пяти от культбазы, когда уже перевалили прибрежный хребет, вдруг из-за поворота, огибающего каменный выступ, выехала навстречу упряжка, которую ожесточенно погонял Ятчоль. Позади него сидел Журавлев. По лицу учителя Артем Петрович понял, что случилось несчастье. Спрыгнув с нарты, Журавлев побежал навстречу Медведеву, обгоняя собак.
— Артем Петрович, беда!
Медведев все понял: девочка умерла. Он почему-то не мог прямо глянуть в растерянное лицо Журавлева, наконец все-таки поднял на него глаза.
— Она умерла?
— Да, умерла. — Журавлев кинул смятенный взгляд на чукчей. Пойгин, почувствовав неладное, спросил у Медведева:
— Что случилось? Я понял, что этот русский сообщил тебе плохую весть.
Артем Петрович прокашлялся, дотрагиваясь до горла, болезненно поморщился и тихо сказал:
— Умерла Рагтына…
Пойгин зажмурил глаза, словно только так он был в силах осмыслить, что сказал Рыжебородый, и когда открыл снова, то увидел прежде всего лицо Выльпы, бескровное, с перекошенным, вздрагивающим ртом.
— Он, кажется, сказал, что Рагтына умерла, — промолвил Выльпа так, будто умолял Пойгина разуверить его. Все в нем, казалось, кричало: это неправда, я ослышался.
Пойгин промолчал. Глянув с откровенной враждебностью на русских, он кивнул головой Выльпе и, тронув нарту, помчался к берегу. Выльпа сделал несколько неверных шагов вслед за Пойгином и потом побежал, низко опустив голову.
— Что здесь надо этому шаману? — угрюмо спросил Журавлев. — Не вовремя принесло служителя духов…
Медведев не слышал Журавлева. Машинально обрывая наледь с бороды, он спросил:
— Детишки знают о смерти Рагтыны?
— Знают. Девочки плачут. Мальчики забились по углам и молчат. Вскрытие показало…
Увидев, как меняется лицо Медведева, Александр Васильевич бросился к нему, схватил за плечи.
— Вам плохо? Присядьте. Ах ты ж… Скверно-то как, все скверно…
— Разворачивайте свою упряжку. Поезжайте, я догоню. Мне надо побыть одному.
— С какой злостью и презрением посмотрел на меня этот шаман…
— Не слишком ли вы обеспокоены собой?
— Я не о себе. Я о шамане. Теперь не оберемся беды. Можно себе представить, как он это использует…
Медведев махнул рукой, неприязненно отвернулся от Журавлева. Присев на нарту, зачерпнул горсть снега, поднес ко рту. «Вскрытие. Врачи произвели вскрытие. Конечно, за этим стоит элементарный врачебный долг и непререкаемые юридические правила. Иначе поступить они не могли. И все же, все же… Как теперь доказать чукчам, что Рагтыну резали уже после смерти? Вот, вот она, страшная несуразица, более чем страшная…»
Журавлев давно уехал, а Медведев все еще сидел на нарте, не чувствуя холода. Когда поехал, собак не погонял, словно старался выиграть время, собраться с силами. И вдруг начал яростно торопить упряжку. «Что же я делаю? Пойгин и Выльпа умчались на берег. Кто знает, как они себя поведут».
Едва въехал Медведев на культбазу, как навстречу ему выбежала жена.
— Скорее к больнице! Только будь осторожен. У них ножи!
— У кого?
— У Пойгина и отца Рагтыны.
Артем Петрович прикрикнул на собак и помчался к больнице. На крыльце стационара, закрывая собою дверь, стоял Журавлев и уговаривал чукчей:
— Вы лучше спрячьте свои ножи. Не боюсь я их, не боюсь, понимаете?
— Отдай Рагтыну! — хрипел Выльпа. — Вы ее зарезали…
— Кто тебе сказал эту глупость?
— Ятчоль сказал. Вы ее зарезали… Теперь в деревянном ящике закопаете в землю. Я не хочу, чтобы она умерла два раза. Из ямы она не может уйти в Долину предков. Отдай Рагтыну!
Пойгин молчал, однако нож был крепко зажат в его руке. Александр Васильевич видел это и старался показать именно Пойгину, что он решительно ничего не боится. Нет, Журавлев не упивался своим бесстрашием, не думал, что вот наконец и случилось то, что не раз виделось ему в разгоряченном воображении. Он не думал о том, пустят или не пустят в ход ножи разгневанные чукчи, ему хотелось только одного: не позволить Пойгину и Выльпе ворваться в больницу, перепугать врачей. Да и мало ли что могло случиться в этой непредвиденной ситуации. Увидев Медведева, Журавлев облегченно вздохнул, сказав со спокойствием человека, который, быть может, впервые в жизни почувствовал, что значит самообладание мужчины:
— Мы здесь немножко поссорились. Они требуют труп Рагтыны…
Артем Петрович на мгновение задержал взгляд на Журавлеве, как бы оценив его заново, подошел к Пойгину, спокойно сказал, дотрагиваясь до чехла на его поясе:
— Спрячь нож. Случилось горе. Неужели мы будем добавлять к нему еще и другое?
— Ты мне ответь… Резали Рагтыну русские шаманы? — спросил Пойгин, медленно засовывая нож в чехол. — Только говори правду. Мы все равно увидим ее. Если закопаете в землю — мы выкопаем ее и увезем.