Делагарди сказал:

— Я пришел проститься с другом, а веруем мы все в единого Бога. Мы вместе освобождали Москву, как же вы ныне хотите нас разлучить?

Пошли спросить царя, царь разрешил шведам войти в храм. Делагарди подошел к гробу, поцеловал друга и произнес:

— Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях не видывал и не видеть мне такого человека!

Делагарди плакал. Лил слезы и царь Василий.

Король Сигизмунд, имея известия, что царь удерживает Скопина в Москве, что интригует против своего освободителя от польской осады, спешил воспользоваться передышкой, что даровала ему смута в Москве. Не удавалось овладеть Смоленском, король разослал отряды пустошить малые города и села.

Шведский генерал Горн вел новое подкрепление в Москву. Не заходя в Тайнинское, где располагались русские войска, предпринял несколько демаршей против поляков. С хода занял Зубцов, выбив оттуда польский гарнизон. Французский генерал Пьер де Лавиль, командующий французскими наемниками, выгнал поляков из Погорелого Городища и двинулся на помощь московским войскам, осадившим поляков в Иосифо-Волоколамском монастыре. В монастыре, после смерти Рожинского, засели две тысячи его «рыцарей». Сидели в монастыре силой уведенные из Тушино патриарх Филарет и некоторые из московских бояр, перебежавших к тушинскому Дмитрию.

Поляков выбили из монастыря. От двух тысяч едва осталось триста ратников. Филарета и других русских отпустили. На волю вышел еще один опасный человек для Шуйского.

Не прошло и недели после смерти Скопина, царь Василий поставил над войском наибольшим воеводой своего брата Дмитрия.

С требованием жалования Делагарди не давил на Скопина, ныне не стеснялся. Дмитрию Шуйскому объявил, что покуда не будут уплачены царские долги шведскому войску и всем иным наемникам, они не двинутся с места.

Успехи генерала Горна под Зубцовым и Погорелым Городищем обеспокоили Сигизмунда, но вскоре пришло удивительное известие, что царь Василий Шуйский отравил на пиру своего грозного воеводу Михаила Скопина.

— Бесспорно, они созрели, чтобы Господь вручил судьбу московских людей новому пастырю! — сказал король, полагая пастырем самого себя.

Гибель Скопина и смута у московского престола звали к действиям. Король объявил своим ближним, что настал час, не оставляя осады Смоленска, двинуться на Москву. Возглавить поход он возложил на своего любимца Яна Потоцкого. Ян Потоцкий ужаснулся. С малым войском идти на Москву, когда Шуйский имел сорокатысячное войско? Отказаться Ян Потоцкий  стыдился, но в поход не поспешал. Когда передовые русские полки появились под Царевом-Займищем, тянуть  более было нельзя. Имея за спиной Смоленск, как наковальню, молотом сорокатысячного войска русские могли вдребезги размозжить всю польскую армию. Король, видя, что без гетмана Жолкевского не обойтись, призвал его, скрепя сердце,  и объявил:

— Ян Потоцкий требует у меня чуть ли не все войско, что стоит под Смоленском. Снять осаду и идти навстречу московитам? Невозможно оставлять за спиной столь могучую крепость.

Жолкевский, спасая короля от изречения  очередной  глупости, поспешил с ответом:

— Ваше величество! Я все сделал  для того, чтобы отговорить вас от вторжения в Московию. Вы остались глухи! Мы стояли на краю гибели, лишь ныне обнаружилась надежда на спасение после убийства царем Шуйским  в Москве Скопина. Устранен воевода, который сплотил силы московитов, а ныне в московском войске раздор.Еще и со шведами и иными для Шуйского  забота.

— Я не могу дать много войска!

— Ваше величество, всего нашего войска не хватило бы, чтобы остановить сорок тысяч московитов и десять тысяч наемников, если бы Скопин не был отравлен царем Шуйским. Если слух верен и он действительно отравлен.

Король ответил с усмешкой:

— То уже не слух! Верные нам московиты поспешили об этом донести. Но я не думал, что смерть воеводы, пусть и искусного, может снять огромное превосходство протитвника.

— Не забывайте, ваше величество, что князь Рожинский не только дошел до Москвы, но более года держал ее в осаде.

— С ним шли во имя царя Дмитрия.

— Не столько во имя ложного Дмитрия, сколько из ненависти к Шуйскому. Ненависть народа к государю чревата неожиданными последствиями. Нас никто не захотел бы видеть в Московии, но, ненавидя Шуйского, не будут против нас.

— Меня давно московские бояре звали на царство.

— Ваше величество, такова моя горькая участь, говорить правду своему государю. Русская церковь не агрессивна, но упорна в неприятии римской церкви. Церковь общается со всеми людьми, а бояре, которые вас призывают, кого они представляют? Только надеясь на смуту у московитов, я пойду настречу московскому войску.

Король отдал Жолкевскому гусарские хоругви, ибо они не нужны были при осаде, отдал  несколько пехотных рот. Войска под Смоленском, по польским обычаям, делились на королевские и  отряды волонтеров, собранных польскими вельможами на свои средства. Как только стало известно, что Жолкевский собирает войско для похода на Москву, к нему стали переходить отряды волонтеров. Встал под начало Жолкевского полковник Николай Струсь со своими известными на всю Польшу рубаками. За Струсем потянулись и другие удальцы, и, конечно же, те, кто успел придти к королю из воинства Рожинского. Набралось под рукой гетмана до десяти тысяч ратных. Невелика сила против сорокатысячного московского войска.

Между тем, московское войско медленно приближалось к Можайску. Жолкевский шел быстрыми переходами, чтобы успеть до того, как царь Шуйский уплатит жалование наемникам. Он рассчитывал, что выведет наемников из битвы. Впереди воинства Жолкевского шли лазутчики из русских изменников и польские подстрекали развала московского войска. И уже налаживалась связь с католиком Пьером Делавилем, а через него и с теми, кто не видел смысла слагать голову за коварного убийцу Скопина.

Делагарди сделал последнюю попытку пробудить у Василия Шуйского хотя бы чувство самосохранения. Он обратился к нему с посланием: «Государь! Если будет прислано жалование, которое могло бы удовлетворить солдат моих, то я надеюсь еще раз повести храброе войско под неприятельские мечи и с Божьей помощью победить. Если — нет, пусть тогда царь самому себе припишет несчастный исход войны, и на меня, да не падет конечная гибель и разрушение Московского государства.»

Шуйский усмехнулся над угрозой в письме. Ратных людей под началом его брата Дмитрия — сорок тысяч. Что значила  при таком войске горстка наемников? А жалование платить, ох, как не хотелось!

Шуйскому доносили, что король не стронул из-под Смоленска всего войска. Да и все его войско не достигало числа ратных у московских воевод.

В Цареве-Займище укрепился Сторожевой полк под началом Валуева, человека верного, а еще и повязанного убийством царя Дмитрия. Брату повелел до сражения придержать жалование шведам и иным наемникам, а самому идти на Царево-Займище и встретить в поле тех, кого пошлет король. В поле против сорокатысячного войска выставить некого. Проиграют поле — побегут из-под Смоленска.

Дмитрий Шуйский, получив от брата наставления, собрал воевод: Андрея Голицына, Якова Барятинского, Даниила Мезенского, Василия Бутурлина и Делагарди. С важностью достойной великому полководцу древности, Дмитрий Шуйский поучал:

— Король не пошел на нас всеми силами, послал малую горстку с гетманом Жолкевским. Не похотел король быть разбитым нами, а подставил под разгром нелюбого им гетмана. В Цареве-Займище в нашем Сторожевом полку ратных не меньше, чем у Жолкевского. Завяжутся они меж собой, тут мы и явимся во всей силе. Ляжет для короля путь чист в его королевство прочь с нашей земли.

Делагарди не стал оспаривать глупца, для него дело царя Василия Шуйского стало чужим. Опасался он за свое воинство, не желая подставлять его под польские сабли. Не о Дмитрии Шуйском он заботился, оспаривая его заключение:

— Есть ли у князя Дмитрия уверенность, что гетман Жолкевский ввяжется в сражение под Царевым-Займищем? А если пройдет мимо и ударит на на нас?