— За извет? Так я тебя убила бы! Московские люди следы Михайлы Скопина на снегу целуют, а ты... извет!

— Василий сам на извет научал.

— Вот оно как! Хитер твой брат, но и я хитра. Прямо не говорит, а иносказанием. Сам угадывай! Умывает руки, как Пилат, когда отдавал Христа на распятие.

Екатерина задумалась, а затем молвила:

— Князь Воротынский не крестил еще сына. Напроси меня на крещение кумой, а кумом пусть назовет Михайлу Скопина. Михайла не откажет князю Воротынскому.

23-го апреля у князя Воротынского Ивана Михайловича крестины сына княжича Алексея. Соблаговолил придти на крестины и царь Василий. Екатерину объявили кумой, кумом — Михаила Скопина. Провожая боевого друга на крестины, Делагарди уговаривал:

— Отказаться, то обида князю Воротынскому, а на пиру прими мой тебе  наказ и не пей ни хмельного, не иного питья, а чтоб не было никому в обиду, скажись больным.

Окрестили княжича в домашней церкви, пошло пирование. Наибольший воевода Михаил Скопин, а по европейским понятиям маршал, по родовитости  — принц крови, не пил ни вина, ни медов, что разносили слуги. Царь Васлий обратился к куме.

— Еще князь Владимир киевский Ясное Солнышко сказывал, что в питие есть веселие, а кто весел, у того и душа весела. Ах, кума, что же ты не почтишь своего кума чарой вина, а еще краше было бы, чтобы почтила ты его медом. Да взойдет в его душу веселие! От одного  его имени, Вор сбежал из Тушина, а пан Рожинский, что грозил нам, издох от страха, как затравленный заяц. Нарекли московские люди нашего Михайлу, скопу из орлиной семьи — «Отцом Отечества». Как же не почтить, тебе кума такого славного кума?

Екатерина поднялась из-за стола, взяла в руки серебряный кубок, сама нацедила в него хмельного меда, и подошла с поклоном  к Скопину. Скопин встал ей навстречу.

— Ты, кума, — продолжал царь, — отведай прежде сама из кубка, потому как наш Михайло не пил ни вина, ни меда, опасаясь отравы.

Екатерина поклонилась царю и отпила несколько глотков из кубка. Гости глаз с нее не сводили, да где углядеть, как упало малое зернышко из-под ее ногтя в кубок и утонуло в непрозрачном меде. Кубок в одно дыхание не осушить. Выпил  Скопин его до дна в несколько глотков. Екатерина поклонилась, поцеловала кума, приняла из его рук кубок. Шуйский одобрительно молвил:

— И тебе повеселело, Михайло, и нам посветлело, видим, что ты не мыслишь на нас!

Скопин сел на место. Воротынский поднял за его здравие чашу. Уж коли царь возвестил его «Отцом Отечества», так же почтил его и Воротынский.

— Никого уже нас на свете не будет, а княжич Алексей, мой сын, будет вспоминать, что в лихолетье был он крещен Михаилом Скопиным — «Отцом Отечества».

Скопин поднялся для ответного тоста, да не услышали его голоса. Рот открыл, хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Прикрыл рот рукавом и бегом кинулся из трапезной. Князь Воротынский одичало взглянул на царя и устремился за Скопиным. Царь проводил их насмешливым взглядом.

— Не обвык наш племянник меды пить. Застеснялся, что назвал его князь «Отцом Отечества»...

Повелел Дмитрию Шуйскому:

— Поглядел бы ты, братец, что там у них приключилось?

В переходе княжеских хором стоял Скопин, прислонясь к расписным птицам на бревнах. Изо рта у него хлестала кровь. Воротынский оглянулся на Дмитрия Шуйского. Страшен был его взгляд. Дмитрий попятился, а Воротынский в гневе, не думая на кого он поднимается, крикнул:

— Осквернила  твоя супруга, мой дом и крестины опоганила! Отравительница!

— Тю, князь! Охолонись, коли жизнь тебе не опостылела! Ради сына ныне крещеного!

Гости у Воротынского люди одного круга, все те, кто поспособствовал Василию Шуйскому в убийстве царя Дмитрия. Одним миром помазаны, одной жаждой томимы: властвовать, а других в свой круг не допускать. Никто из них не радовался славе Скопина, всяк завидовал. Не по себе было только Воротынскому, ибо беда случилась в его доме. Разбирались бы меж собой Шуйские у себя в палатах, в чужие с такими делами не лезли бы. Пир продолжался. Царь не терял благодушия.

Скопина привезли домой. Ноги его не держали. Матери сказали что у ее сына идет кровь горлом, супруга Михайлы пояснила, что поднесла ему чашу с отравой Екатерина, дочь Малюты Скуратова.

— Господи! — взмолилась мать. — Спаси и помилуй! Лютовна так же вот сгубила царя Бориса!

А уже гнал коня по кривым московским улочкам шведский офицер, что был приставлен Делагарди к дому Скопина, якобы для пересылок, а на самом деле, имел он наказ оберегать воеводу. Делагарди выслушал офицера о том, в каком виде привезли Скопина с пира у князя Воротынского и в ярости воскликнул:

— Свершилось! Бог задумает наказать — разум отнимет! Не Михайлу безгрешного наказывал, а проклятого московского царя!

Распорядился, чтобы везли к Скопину шведского лекаря, сам вскочил на коня, не ожидая когда его оседлают, и с конвоем поспешил к Скопину. Конвойным наказал никого в дом к князю не впускать, прошел в дом и встал у изголовья своего друга.

Возле Скопина суетился священник со святыми дарами, готовясь его соборовать, мать рыдала, супруга впала в беспамятство. Никто не мог рассказать, что случилось. Мать догадалась показать чашу и изобразила, как ее поднесли Скопину на пиру у князя Воротынского. Имена Дмитрия Шуйского и Екатерины, Делагарди уловил по слуху.

Явился лекарь. Омочил платок в крови, что шла изо — рта Скопина и на вопрошающий взгляд Делагарди ответил:

— Отравлен!

— Спасти можно?

Лекарь опустил голову и едва слышно выговорил:

— От такой дозы яда нет спасения.

К царю Василию Делагарди испытывал брезгливость. Ныне поднялась к нему обжигающая ненависть. Провожая Делагарди в Московию, король Карл наставлял: «Когда увидишь, что царь не хочет расплачиваться за помощь, бери Новгород и Псков». При жизни Скопина об этом наказе короля не вспоминалось...

До рассвета Скопин боролся со смертью, до рассвета Делагарди стоял у его изголовья, надеясь, хотя лекарь надежды не подавал. Утром вошел шведский офицер и доложил с порога:

— К больному прибыл государь!

Делагарди резко ответил:

— Я приказал никого не впускать!

— И царя? — удивился офицер.

— И царя не пускать! А если пойдет, стреляй в царя! Приказываю тебе именем короля!

Стрелять не пришлось. Царь Василий узнал все, что хотел узнать.

Москва пробуждалась, начинала новое утро, не зная, что герой ее освобождения умер в агонии от отравы. Мало кто обратил внимание на то, что к хоромам Дмитрия Шуйского проследовали стрелецкие полки и взяли их в охранение.

В час обедни похоронным звоном заголосили колокола. Их голоса печально разбрелись по городу. Потекла по Москве, вызывающая оторопь весть, что скончался Михаил Скопин. Умер внезапно в молодых летах при полном здравии. Не в битве сражен стрелой или пулей, не вражеским мечом, а на царском пиру, у царского свояка на крестинах. Обгоняя колокольный звон растекалась по Москве весть, что на том пиру поднесла «Отцу Отечества» отраву супруга князя Дмитрия Шуйского, проклятая Богом и людьми Екатерина, Малюты Скуратова дочь.

Толпа потекла ко двору Дмитрия Шуйского. И первым же, кто добрался до его двора, пришлось убедиться, что стрельцов поставили для обережения царского брата.

Неслась стоустная молва о том, как на пиру у князя Воротынского Екатерина Отравительница поднесла Скопину чашу с отравой, как тут же хлынула у него кровь из горла и не стало «Отца Отечества».

Толпа у хором Дмитрия Шуйского накапливалась. На стрельцов угрожающе напирали, в руках у московских людей появилось оружие. Стрельцы отступили во двор. Из Стрелецкой слободы подтягивались новые стрелецкие полки. Толпа рассеялась, но гнев на царя убийцу не погас. Придет время ему выплеснуться.

Царь своим притворством изумлял даже Екатерину. Рыдал, присутулился. Распорядился похоронить героя в усыпальнице русских царей, в Архангельском соборе. Хоронили «Отца Отечества» все московские люди несметным числом. К собору пришел Делагарди с генералами и полковниками. Московское священство не знало впустить ли иноверцев в православный собор.