Идеи? Идеалы? – Идолы!

О фокусники, лицедеи!

Болотные огни, мы вас увидели —

И мы не верим вам, идеи!

Законами и страхами пугая нас —

Скрижали на скале пустынной! —

Еще стоят поддельными Синаями

Окаменелые пингвины.

И соблазняя сказками о подвигах

Во имя правды и морали,

О, сколько простодушных верноподданных

Пораздавили те скрижали!

Пустые маски, чары, совратители

Пустых умов — нам вас не надо!

Мы не хотим вас слушать, лжеучители!

Зачем нам ваша клоунада?

Ржавые рельсы и ржавые рыжие сосны.

В рыжих колючках и проволока: поржавела

Лист порыжелый пристал к поржавелой

колючке.

Рыжая глина. И тени — косые полоски,

Тени от проволоки. Трава – там,

где мертвое тело, –

Рыжая тоже. Эх, тучки небесные, тучки!

Рыжая хвоя за шпалами, свет на тропинке:

Шибко стреляли, а вот — не видать ни

кровинки!

Ржавым забрызгало, что ли, сухой можже­-

вельник.

Ну, размозжили: бежал, да попался,

бездельник.

Как будто демон наркомании

Нам говорил о тайном знании

(Между грехами и стихами):

Как будто в голубом тумане и

В ночной стране Марихуании

Сквозь музыку, в дыму и гаме

Растет нездешнее мерцание.

Всему блаженно посторонние,

Почти, почти потусторонние,

В незримой ложе театральной

Мы слушаем — полупечально —

Звук облаков на небосклоне и

Начало неземной симфонии,

Прозрачно-ангельски-хрустальной.

Летят с невидимой трапеции

Младые боги Древней Греции

В метафизическом балете —

И в голубой иллюминации

Мы ловим их на небе в сети,

Мы, чемпионы элевации,

Уже на том, не этом свете.

Да ну вас, да ну вас, да ну вас

(Закат, предпоследний, погас).

Житейская глупость и грубость

Уже не касаются нас.

Касаются — влажные ветки

Твоей побледневшей щеки.

Заботы, как бурые белки,

Умчались по веткам, легки.

И где уж, и где уж, и где уж

Нам выжить в житейской борьбе?

А души — не ищут, надеюсь,

Зерна, вроде тех голубей?

Да что там, да что там, да что там –

И мне, и тебе все равно:

К иным, нежитейским заботам

Пускай добавляют зерно.

Пока что — ни много ни мало —

Я в парке часок постою,

Где черная кошка поймала

Прилежную белку мою.

Одна миллионная миллиметра –

Размеры вирусов. Не может быть,

Что в результате тумана и ветра

Они могли тебя убить.

Не может быть, что какой-то вирус

Тебя убивал, как тать, пока

Твои глаза глядели, расширясь,

На посветлевшие облака.

Тебя, вероятно, убил архангел,

Ударил огненным крылом

Воитель в небесном высоком ранге,

Сопровождаемый орлом?

Еще продолжалась инфлуэнца,

Еще ты кашлял и чихал,

Когда он вылетел из солнца,

Как молния сквозь черный шквал?

На горную снежную вершину

Упал его свет, и в тот же миг

Тебя в светозарную дружину

Взял знаменосцем архистратиг?

Барон Мюнхгаузен в пустыне

(Где было жарко, желто, сине)

Увидел двух огромных львов.

Он дрогнул, но, презрев барона,

Они друг друга (хладнокровно?

И кровожадно!) съели. Во!

От них ни крошки не осталось.

И пальма рыжая качалась

Над желтизной, под синевой.

Вот если б в желтеньком просторе

Друг друга съели — Смерть и Горе!

Чтоб лев питался светом звезд

И чтобы в радостном покое

Бежало стадо к водопою

Бессмертных и счастливых коз.

Ветер жизни стихает, слабеет, смолкает

в опадающем, порванном парусе тела.

На темнеющих дюнах

песок вытекает

из огромных песочных часов.

О, разбитый стеклянный сосуд!

Сероватое небо

тусклой раковиной без жемчужин

ранним утром раскрылось

над водою, где спит почернелая рыба, —

тень от лодки Харона.

Если будет война,

Мы уедем далёко-далёко.

Тепловая волна

Наш корабль взметнет кособоко.

Серо-дымчатый гриб,

Точно столп, уцелевший от взрыва,

Будет выше зари,

И мы скажем: — Смотри, как красиво!

На небесный вокзал

Мы приедем, намучившись вдосталь,

Где с ключами стоял

Бородатый курчавый апостол.

И китаец Петров,

Голубой ученик Чу Эн Лая,

Отодвинет засов

На воротах китайского рая.