Случайно случившийся случай. Смешки!

Поэта взяли за жабры.

Всё мелочи, глупости, всё пустяки:

Детали абракадабры.

Да, в Тарара-Бумии нашей — ребят

Жуют без соли убийцы.

Затарара-бумили, милый, тебя

Та-ра, тарара-бумбийцы.

Но это же лучший из всех миров,

Забудем про чушь и муки.

На днях прилетала стая коров

На свадьбу слона и мухи.

Ах, всё замечательно! Видишь — опять

Зима, а за ней что? Осень?

Давайте считать, что дважды два пять,

Точнее, семь или восемь.

Когда-нибудь, потом, потом, впоследствии

(А может быть – уже в апреле?)

Нас всех сполна вознаградят за бедствия,

Которые мы претерпели.

И к вам законы о вознаграждении

Применят, милый, в полной силе:

Какое-то весьма красивое растение

На вашей вырастет могиле.

Увы! Шиповником, который мне достанется,

Потомство будет недовольно.

Все скажут: «Был он, вероятно, пьяница –

Фиалки маленькой довольно».

Тебе достанется не более, а менее,

Но «дальше едешь, тише будешь»,

И все земные недоразумения

Ты, разумеется, забудешь.

Развалины прекраснейших возможностей

Чернеют на свинцовом небе.

И ты глядишь задумчивей и горестней,

Не различая быль и небыль.

Горит огнем и ало, и шафраново

Царевнин терем с пышной башней.

Но ты, бедняга жалкий, с пира пьяного

Уйдешь не солоно хлебавши.

Милой музыкой старинной

Ты печально утешалась.

Тоненько звенела жалость

Каватиной, сонатиной.

Может быть, немые души

Композиторов покойных

Прилетели к нам послушать

Звуков струнных и гобойных?

Звуков легкого сопрано,

Тех, которые звенели

В горле той, умершей рано,

В навсегда истлевшем теле?

— Тот, кто создал их впервые,

Быть не может на концерте.

Музыку, забыв о смерти,

Слушают еще живые.

Мерзлой густой пеленой

Месяц высокий закрыт.

Кажется город ночной

Грудой кладбищенских плит.

Кажется, стаи волчат

Воют и лают: поют.

Может быть, бесы стучат

В мой буржуазный уют?

Пальцы мои леденит

Ночь в погребальном снегу.

В розовый сад Гесперид

Путь я найти не могу.

Мертвенной Летой течет

Ночь в ледяных берегах.

Ветер, и холод, и лед

В дантовских адских кругах.

Многие мечтают: побываю

В Уругвае или Парагвае!

(Там народы целые погибли,

Но летают мелкие колибри.)

На колибри милых мы смотрели

В Гватемале и Венесуэле.

Крылышки волчками у колибри

(Птички очень мелкого калибра).

Ими птичка так поспешно машет,

Что глаза не замечают наши.

Многого не замечают люди:

Плыли мы на белом теплоходе

В голубеющем Карибском море –

Не заметил глаз мой инфузорий.

Мы не видим (посланных нам свыше?)

Злобных демонов и демонишек.

Многого, что не материально,

Мы не видим (— это так печально?).

Как титанов в дивной Атлантиде,

Никогда я ангелов не видел.

Многого увидеть мы не можем.

Я б хотел — Тебя увидеть, Боже.

Легкомысленно, прелестно,

Так восторженно-волшебно,

Да! – забыться, закружиться…

Ну, душонка, – Синей птицей.

(«Самой синей? Самой райской?»)

Ну, не смейся, постарайся

Над бедой запеть житейской,

Над водой взлететь летейской…

(«Слушаюсь! Сезам, откройся!»)

Вознесемся, воссияем

Над вороньим грубым граем.

Вырваться, освободиться…

(«Раз! забыться! Два! проснуться!»)

Ну, не надо насмехаться

Видишь: расцветает полночь

Так светло, как белый лотос.

Воздадут тебе сторицей

Там, где туча серебрится.

Ну, душонка, — Синей птицей…

Все хочу я подумать о смерти.

Дождь и ночь. Ай люли, ай люлю!

Вот «последняя воля» в конверте.

Скоро к чертовой бабушке, черти,

Я житейскую прозу пошлю!

Надоели земные уроды

И теченье уродливых лет,

Неудачи, обиды, невзгоды.

О, прожить бы последние годы,

Как волшебно-нарядный балет!

Может быть, это будет картинно:

В розовато-жемчужном трико,

Улыбаясь, качаясь змеино,

Смерть, пленительная балерина,

Подбежит на пуантах легко.