Как до Колумба, в хижинах ютится

В Колумбии больная беднота,

Но этот город все-таки столица,

И кажется, богата Богота.

Доколумбийских глиняных горшков

Я не купил, на лучшее надеясь.

В Музее Золота мы загляделись

На золотых сияющих божков.

Мы жертвы тем божкам не принесли,

Мы им не поклонились до земли.

Зачем? Они врагов не отразили,

Не вознеслись ни в славе и ни в силе.

Я думал не о них, а об умельце,

О том, кто сделал золотое тельце

С таким искусством. Никаких имен

Не сохранилось (да у тех племен

И письменности не было). И странно

Подумать нам о тени безымянной.

Ты тоже мастер золотых изделий —

Из чувств и рифм, звучаний и видений,

И письменность у нас. Но имена

Не знает наши наша же страна.

Не споря о бессмертии с божками,

Мы балуемся русскими стишками.

Шел, укрывался – неделями.

Первые ночи – без сна.

Чуть начиналась весна

Сразу за темными елями.

И за лесами-туманами

Серые стлались дымки.

Чудились где-то свистки,

Люди с лиловыми ранами.

Эх, помирать-то не хочется!

Есть еще дома дела.

Лунная ночка смугла,

Ночь — как цыганка-пророчица.

В доме казенном тревожатся:

Дальней дорогой иду. Эх!

На таком холоду

Морщится лунная рожица.

Холод-то, может, во мне?

Плакаться — дело ненужное.

До моря теплого, южного

Я доберусь по весне.

Колючая проволока сплетена

Из мертвых ласточек. Но

Телефонным проводом станет она

С голосами в ней — и на ней:

Все ласточки оживут.

Ну а если тюрьма, стена, —

То заключенный нарисует дверь на стене

И выйдет через нее.

И его, не правда ли, не убьют,

Хоть и будет стрелять солдат?

(Потому что из винтовки не пули, а –

Жаворонки полетят?)

И время, как морская волна,

Спокойно пойдет назад

И смоет боль, и ночи без сна,

И даже годы обид?

И если, не правда ли, убьют — подожди, –

То потому, что суждено опять

Солнечному сплетению в его груди

Солнечным сиянием стать?

Сумма углов, не помню чего,

Равняется двум прямым.

Но с двумя прямыми – что делать? Во!

Бим-бом, бам-бам, бим-бим!

Параллельные линии сойдутся не ра­-

ньше, чем в бесконечности. Да?!

Мне не к спеху, конечно, тра-ра, тра-ра,

И я могу подожда…

Одно пространство не могут зараз

Два тела, хи-хи, занять.

Прекрасно: в гробу мне мешал бы другой,

Беспокоил, толкая ногой.

Соседи суетливые твои –

Они искусственные муравьи:

Все тащат, тянут, бегают, несут

Житейский груз (а как же Страшный Суд?).

С одним шагает девяносто лет

Осклабленный искусственный скелет.

На блюде шестьдесят четвертый год

Искусственную челюсть он несет.

А муравей спешит — он деловит,

К нему бежит искусственный термит:

Ему привез инопланетный гость

Берцовую (естественную) кость.

Остаток лунной пилюли

Липнет к небу и к нёбу.

Прозрачный призрак на стуле

Похож на большую амёбу.

Какая томная гнилость

В мутном воздухе ночи!

Мы знаем, что-то случилось

И с нами, и с миром, и с прочим.

Две крысы юрко шмыгнули.

В общем, жить неохота.

Совсем как с лунной пилюли,

Сошла со всего позолота.

Мы что-то поняли в жизни —

Скверный намек прозрачный.

…А призрак (на стуле) — признак

Довольно тревожный, признаться.

Гомункулус по имени Попутчикус

В родной Европе (и в реторте) жил, как

вздумалось,

Договорил, когда впадал в задумчивость:

«Когда передовое человечество

От предрассудков Запада излечится,

То в коллектив включившаяся клеточка…»

«Ну что тебе, Попутчик-Глупчик, снится-

бредится?» —

Спросила вдруг Большущая Медведица

И увезла его к себе — проветриться.

Иона из кита, я слышал, выбрался

(И кролик проглотил удава в Виннице);

Попутчикус в Медведице-гостинице

Писал стихи — хореем и кириллицей.

Над белым холодом и гололедицей

Был мир другой, другой Большой Медведицы.

В парке, возле идола безликого,

Милая сидела молодежь,

И один сказал: раз цель – великая,

То сегодня жалость – это ложь!

И на мой вопрос они ответили,

Что жалеть несчастных – ерунда,

Потому что в будущем столетии

Люди будут счастливы – всегда.

Подле них слепой старик в колясочке

Продавал лиловую сирень

(А в лазури, чуть синея, ласточки

Золотой пронизывали день).

Я надеялся, что он излечится,

Свет увидит солнечного дня.

Будущее счастье человечества

Мало беспокоило меня.