* * *
Гиацинтом, левкоем
Насладиться спеши
Перед вечным покоем
Для безносой души.
Нежный персик попробуй
Он дозрел и готов,
А в раю уж не трогай
Запрещенных плодов.
Видишь, алые пятна
В нежно-бледном горят.
Там, в стране незакатной,
Не увидишь закат.
Ах! Отравленный скверной,
Под конец воспою
То, чего уж наверно
Не позволят в раю.
* * *
Знаешь, я сохраняю
собрание летних полдней,
полупрозрачных, точно стрекозы,
которые, помнишь, носились
в радостном блеске света
над яркой мелкой речкой
с белым прохладным дном.
Представь, я также храню
коллекцию летних ночей
разных оттенков синего.
Они лежат,
похожие на египетские скарабеи,
за прочным прозрачным стеклом.
Что с ними делать?
Кому я их завещаю?
Они понемногу бледнеют.
Мои гости считают,
что там, за стеклом,
пустота.
* * *
Je possede une barque detachee de tous les climates
Andre Breton
Превыше земных сезонов плывет мой челн.
Андре Бретон
Играет ветер листами газеты
В твоей руке и краем программы.
Ты знала и знаешь – это приметы
Того, что ангелы рядом с нами.
Плывут по небу две бледные ленты –
Белесым дымом слова рекламы.
Они обрывки воскресной программы –
Концерта ангелов над нами.
Уже облака сияньем задеты
И светлы дали земной панорамы.
И, точно ветер, плывут силуэты
Лазурных ангелов над нами.
Играет ветер листами газеты.
Играет крыльями над нами.
* * *
В такую ночь весна не окончательна,
Но наступает несомненно.
Дождь побелен снежинкой незначительной
И кажется небесной манной.
А впрочем, ночь — почти обыкновенная.
По лужам, лунной мглой покрытым,
Шагаю. Но Земля Обетованная
Недалеко, за поворотом.
Ты думаешь, бессмертие неубедительно?
Но что же делать, что же делать?
А вот душа — задумалась мечтательно:
Надеется на Божью милость.
И человек на Бога вдруг положится:
Все просто, не непоправимо.
И замерцает мартовская лужица
Звездой далекой Вифлеема.
* * *
Из белой весенней ночи
Сделана ваша душа.
Она в моей отражалась,
Как маленький Млечный Путь.
Туманностью Андромеды
Хотелось обеим стать.
Но кончилось тем, что стали
Души туманом ночным.
А помните, птицы летели
Сквозь души наши весной?
Сияли утро и море,
Вода становилась огнем.
Я сказал ваше имя, и в море
Вырос певучий цветок.
Я почти изобрел, я знаю,
Заменитель вечности — и
Той ночью душа светилась,
Как маленький Млечный Путь.
Я думал о белой ночи,
В которой ваша душа.
* * *
Прощайте, Кощей Кощеич!
Еще кощее Кощея
Средь пищи, вещей и чая
Пищала тощая шея,
Несчастье нам завещая.
Но светлые чародеи
Умчали нас в эмпиреи,
В лазурно-смуглый Египет
Династии Птолемеев,
В алмазный воздух Памира,
В страну Лиловых Пигмеев —
О, мы улетели в лепет
Земфиры, зефира, эфира!
На мгле, на волшебном кристалле,
На пламени мы улетали!
В лазурном и лунном небе
Нашли мы Царевну Лебедь,
Чертог изумрудной игрушки,
Прекрасной Царевны Лягушки!
Прощайте, Кощей Кощеич!
Здорово, Иван Царевич!
* * *
Арабским удивительным дворцом,
игрой узора бледно-розовато-
сиреневато-сизого, замысловатой
игрой любуясь…
Но, усталый соглядатай,
я видел девушку с особенным лицом.
Слепая девушка ходила подле нас
с водительницей, объяснявшей очень скоро,
и осторожно трогала она
сиреневатый край узора.
Но что наказанная слепотой
могла узнать о нежной, о нежнейшей
утонченности той, изысканности той,
искусственности той, изнеженности той?
Был взор слепой, слепой, слепейший.
И я мечтал о том, что снидет Царь Царей
в сиянии, в алмазном свете,
что вот — Он исцелит, что Он велит прозреть,
дабы узреть,
узреть узоры эти!