Играя, она думала о том, что бы случилось, если б ее застал за роялем Георгий. Как он отнесся бы к этому? Обрадовался бы? Или пожалел? А может быть, осудил бы?..

Часто, если заставала Георгия одного, когда он играл у себя в комнате, Таня, стараясь не помешать, осторожно отворяла дверь к нему, входила и подолгу стояла, прислонившись к косяку. Слушала. Глядела на забавную и такую знакомую светлую прядку на затылке; привычка играть, стоя спиной к двери, сохранилась у Георгия с детства. Таня стояла так до тех пор, пока он наконец не оборачивался.

— Татьянка? — удивлялся он всякий раз. — А я и не заметил…

Однажды Таня, войдя к нему так же незаметно, выстояла чуть не час у косяка. Она устала, не выдержала и села на стул возле двери.

Георгий обернулся.

— Татьянка?.. А я и не заметил…

Он положил скрипку. Глаза его показались Тане грустными.

— Я не помешала тебе?

— Что ты, Татьянка! Просто мне пора собираться… Ну как у тебя дела на фабрике?

— На фабрике?.. Боюсь, что это тебе будет не интересно.

Георгий не ответил. Таня заметила его рассеянный взгляд, словно он вспоминал что-то.

— Ты о чем-то подумал сейчас? Скажи.

— Я?.. Да. Ты знаешь, я почему-то вспомнил, как ты однажды вымыла за меня посуду. Помнишь?

— А как шарик елочный разбила?

— Шарик… Да, да, помню. А Ваня тогда подарил тебе снегиря. Принес в шапке… Интересно, где он сейчас.

— Снегирь? — Таня чуть заметно улыбнулась.

— Да нет, Ваня.

Мучительно хотелось сказать Георгию: «Неужели ты ие понимаешь, неужели не догадываешься, что я люблю тебя? Я хочу, чтобы ты знал это! Я не хочу говорить ни о каких пустяках. Только об одном: люблю, люблю, люблю! На всю жизнь люблю — слышишь?» Но сказала Таня совсем другое:

— А помнишь, как тебя насильно заставляли играть со мной на скрипке и ты однажды обозвал меня змеей?

— Татьянка, ну зачем ты об этом!..

— Ни за чем. — Таня вдруг рассмеялась. — Просто мне хочется поболтать о пустяках…

8

Утром в выходной день, когда Таня только что собралась ехать к Громовым, в коридоре раздался нерешительный звонок. Она пошла отворить.

На пороге стоял военный в форме пограничника и с погонами лейтенанта.

— Ванек! Боже мой, это ты! — сразу узнала Таня. — Ну проходи же, проходи скорее!

Савушкин перешагнул порог и долго жал Танину руку. Прошел в комнату. Лицо его выражало радость. Светлые, еще сильнее поголубевшие глаза улыбались.

— Вот и нашел я тебя… Вот и нашел… — несколько растерянно повторял он.

Таня усадила его к столу.

— Такой и ждал я увидеть тебя, Таня, — сказал он после непродолжительного молчания, завороженно вглядываясь в ее лицо и все улыбаясь. Было видно, как рад он встрече.

Савушкин рассказывал, как попал в Москву, как прямо с вокзала отправился разыскивать Таню по адресу, который дали ему в Новогорском детдоме: он заезжал туда по пути. Там же он узнал и о Танином несчастье: наверно, Авдей Петрович писал брату об этом… Служит Савушкин на Дальнем Востоке с того дня, как окончил военную школу. Отпуск вот решил посвятить розыскам Тани…

О себе Савушкин рассказывал скупо. Таня заметила шрам на его щеке. Он сказал: «Так, было там одно дело, вот и осталась память…» Промолчал, что больше месяца вылежал после этого «дела» в госпитале, что неделю метался между жизнью и смертью и выжил, может быть, потому, что думал о Тане, жил ею, видел только ее… Медсестра наклонялась к его изголовью, трогала его горячечный лоб или поправляла подушку, а он чувствовал Танину руку, видел Танины глаза, волосы и, кажется, слышал даже теплое имя Ванек…

— Почему ты не написал мне ни разу? — спросила Таня.

Савушкин помедлил, достал портсигар.

— Не знаю… Так как-то получилось, — неопределенно сказал он. — У меня часто получается все не так, как надо.

Он задумался. Наверно, вспоминал тот день, когда на вокзале в Новогорске, провожая Таню в Москву, долго шел за поездом, как перечитывал после и комкал так и не отданную Тане записку. И будто снова сейчас улетал в бездонную синеву освобожденный, опьяневший от радости стриж…

— Ты, наверно, голоден, Ванек? — вдруг забеспокоилась Таня. — Ты же прямо с дороги, а я, бестолковая, и не подумаю!

Она засуетилась, распахнула буфет, задвигала ящиками…

Ваня попросил разрешения закурить. Спички упрямо не хотели зажигаться. Наконец он закурил… А Таня все шарила по ящикам и полкам: в буфете ничего не было.

— Ты знаешь, Ванек, — сконфуженно призналась Тани, — за последнее время я до невозможности распустилась: не завтракаю и не обедаю дома… Вот разве чаем тебя напоить?.. Нет, постой, я сбегаю сейчас в магазин и…,

— Сядь, посиди лучше, — попросил Савушкин.

Он долго искал глазами, куда бы выбросить недокуренную папиросу, не нашел и заткнул ее под донышко спичечного коробка. Повторил:

— Посиди. Мы потом съездим с тобой куда-нибудь… Ну, в столовую, что ли, или в кафе. Ты ведь тоже не ела?.. Сядь.

Таня села к столу. Тепло улыбнулась.

— Вот так, — сказал он и глубоко вздохнул. — Ты знаешь, мне до сих пор не верится, что я отыскал тебя. Вот хочу насмотреться и поверить. — Он тихо засмеялся.

— Ванек…

Таня нашла и крепко стиснула его руку.

— Как хорошо, когда вдруг встречаешь друзей, — сказала она и добавила — Да, ты ведь не знаешь еще: Громовы-то в Москве. Помнишь, ты тогда предсказывал? Мы у пруда в парке стояли…

— И звезды в воде были. Крупные-крупные, — задумчиво проговорил Савушкин.

— Ты все пророчил, что я Георгия встречу. Вот… встретила. Совсем недавно. Он артист филармонии, лауреат уже. А у меня так вот сложилось все.

Ваня молчал.

— Знаешь что, — неожиданно предложила Таня, — поедем сейчас к ним. Они тебя помнят… Поедем?

— В такую-то рань?

— Скоро девять. Какая же это рань? Поедем, Ванек!

— Если тебе так хочется, — вздохнул Ваня…

Георгий, конечно, Савушкина сперва не узнал. Не узнала и Ксения Сергеевна. Но, узнав, обрадовались неожиданной встрече с земляком. Усадили Савушкина завтракать. Он стеснялся. Ел мало и неохотно. А Таня, вдруг почувствовав себя хозяйкой, все время буквально пичкала его и почти не ела сама. Украдкой поглядывала на Георгия; ей казалось, что он внимательно наблюдает за ней.

После завтрака она предложила:

— Давайте поедем куда-нибудь вместе. Георгий, ты согласен?

Георгий помотал головой:

— Если бы не концерт вечером. Заниматься надо.

«Не хочет. Я ему совершенно безразлична», — подумала Таня. И вдруг, задорно блеснув глазами, улыбнулась Савушкину.

— Ну, а у меня нет сегодня концерта! Давай поедем, Ванек, хорошо? Я тебе Москву покажу. Будем кутить! Весь день! Поехали!

Георгий ничего не сказал. Ксения Сергеевна сосредоточенно помешивала ложечкой в стакане давно остывший чай.

9

…Уже ныли ноги, уже голову кружило от бесконечной ходьбы и езды по Москве и отчаянно сосало под ложечкой, когда Таня сказала наконец Савушкину:

— Обедать, Ванек! Я страшно проголодалась.

В ресторане они выбрали уединенный столик, слегка заслоненный портьерой.

— И шампанского закажем, обязательно! — заявила Таня, усаживаясь. — Ведь мы же собирались кутить. — Она засмеялась.

За обедом Таня ела плохо. Зато много пила шампанского. Она то и дело подвигала свой фужер Савушкину.

— Выпьем еще, Ванек. За нашу встречу.

На щеках ее выступил румянец, глаза блестели. Она говорила много и без умолку — вспоминала Новогорск, свой отъезд в Москву, подруг, которые провожали ее тогда. Оказалось, что Ваня одну из них встретил в Новогорске. Таня расспрашивала про нее…

Савушкин не сводил взгляда с Таниного лица, с густых и пушистых ее волос. Ему было хорошо от ее голоса, от ее улыбки, от живого блеска больших серых глаз.

Таня снова подвинула ему свой фужер. Ваня налил вина. Оно слабо пенилось.

— Интересно, где-то он летает сейчас, — проговорила Таня, просматривая вино на свет.