Вишневски очнулся в стерильно белой пустой и обшитой мягкой обивкой палате. Неподалеку от него на полу подрагивал огромный шар изрыгнутой им бурой тягучей жидкости. Он чувствовал страшную слабость, голова кружилась, как от дурмана, мысли пришли в полное замешательство и смятение. Вишневски силился вспомнить, кто он, где находится, что с ним случилось, почему опутан смирительной рубашкой…

Но в голове царила абсолютная пустота, и когда он поднял глаза на толстое армированное стекло в двери, то обнаружил стоявших за нею людей, которые глазели на него так, словно он был сумасшедшим.

Он изо всех сил напрягал свою память, но ответов в ней не находил. Кто он? Где находится? Кто его тюремщики?

Вишневски будто наяву ощущал разверзшуюся где-то внутри него бездонную пропасть, и там, в этой пустоте, таилось его сознание и память о событиях, которые привели его в эту палату.

— Где я? — прокричал он уставившимся на него через стекло глазам. Он вскочил и устремился к двери. — Я требую, чтобы вы ответили, кто вы такие и где я нахожусь! Кто здесь у вас главный? Позовите его сюда, я должен с ним поговорить!

Но собравшиеся за дверью продолжали внимательно смотреть на него так, словно наблюдали за каким-то насекомым, забавляясь его бессмысленными суетливыми прыжками, прежде чем раздавить одним движением пальца.

В ярости и отчаянии Вишневски ударился всем своим тщедушным тельцем в дверь, еще и еще, еще и еще, тщетно взывая о помощи… Но никто на его мольбы не откликнулся.

Глава 7

В «Бельвю» царил невообразимый хаос. Даже холлы были забиты пострадавшими, которым не хватало коек. Медицинским персоналом начинало овладевать раздражение, естественная жалость ко всем этим зомби вокруг них вытеснялась отвращением, страхом и ненавистью. Врачи и сестры работали день и ночь без передышки и еле держались на ногах. При виде всех этих страданий доктор Клайн ощутила острый приступ гнева, она была убеждена, что должна находиться в своей лаборатории и что с каждой уходящей секундой они теряют все больше и больше шансов помочь несчастным людям. Находиться в компании Натана и Штрауда она считала бессмысленным.

Они стояли у палаты для буйных, где содержался доктор Вишневски.

— Странный он какой-то, — заметил санитар, могучий детина, который, судя по его виду, мог сломать Вишневски пополам и даже не заметить.

— Как он там? — поинтересовался Штрауд.

— Обыкновенно, буйствует… В дверь колотит… кричит, чтобы его выпустили.

— Откройте, — попросил Штрауд.

Санитар отказался, сославшись на то, что у него нет разрешения. Натан ткнул ему под нос полицейский жетон.

— С вашим начальством мы все уладили. Открывайте, мистер Гиллием.

— Мне-то что, как скажете. Пеняйте потом на себя.

— Давайте, давайте, — поторопил его Штрауд, прижимая к груди открытую коробку, в которой он принес кости из котлована, и обратился к своим спутникам:

— А вы все ждите здесь.

— Штрауд, на нем, конечно, смирительная рубашка, но не забывайте, что зубы-то" у него еще остались, — запротестовал Натан и протянул ему свой пистолет. — Вот возьмите-ка.

— Он мне не потребуется, — отказался Штрауд. Перкинс, в свою очередь, отважно предложил сопровождать его в палату.

— Нет, я войду один.

Кендра Клайн на все это сказала:

— Может, это не он, а вы сошли с ума, Штрауд.

— Может, и так, — не стал спорить он. Штрауд протиснулся в узкую щель приоткрытой двери и осторожно прикрыл ее за собой, остальные столпились у окна. Почувствовав присутствие постороннего, Вишневски проворно перекатился с одного бока на другой и сел на стопке матрасов, заменявшей ему кровать. Штрауд обратил внимание, что в палате почти нет металлических предметов, а те, без которых обойтись оказалось невозможным, были обтянуты пухлой мягкой обивкой. Завидев Штрауда, Вишневски склонил голову к плечу и подозрительно прищурился.

— Это я, доктор Вишневски, — обратился он к сумасшедшему.

— Эшруад, — выдохнул Вишневски. — Ты… Ты жив? Штрауд был изумлен и поражен тем фактом, что Виш говорил спокойно и внятно, как любой нормальный человек, но тем не менее назвал его тем же именем, что и до него употреблял демон.

— Да нет же, меня зовут…

— Штрауд… да, Э-эйб… Эйб Штрауд.

— А вас, сэр?

— Вишневски… Но все называют меня Виш.

— Вы помните, что с вами произошло, доктор Вишневски?

— Нет… Проснулся вот здесь… А эти мерзавцы обращаются со мной как со слабоумным. Придушить бы их всех! — Он вскочил на ноги и бросился к двери, за стеклом которой маячили лица наблюдавших за ними людей. — Мне до смерти надоело, что со мной обращаются как с мухой в банке, слышите, вы там!

Не дождавшись ответа, Вишневски с неожиданной силой пнул дверь и презрительно бросил:

— Просто негодяи!

— А это помните? — спросил Штрауд. Вишневски, туго спеленутый смирительной рубашкой, неуклюже опустился на колени и заглянул в коробку с костями, где лежал также свиток пергамента, вынесенный с корабля Леонардом.

— О, Господи!.. Ну, да, конечно… мы… мы были на корабле!

— Правильно, — подбодрил его Штрауд. — А дальше?

— А когда вернулись… Вышли на поверхность… Шел дождь… Вокруг нас стал подниматься зловонный туман…

— А еще что-нибудь помните?

— Больше ничего… кроме… кроме дезинфекции…

— А после нее?

— Леонарда унесли на носилках.

— Еще что?

— Вы… Вы упали.

— Точно.

— Больше ничего не помню.

— А кирку?

— Какую кирку?

— Вы подобрали кирку… Вишневски покачал головой.

— Нет, этого я не помню.

— Занесли ее надо мной…

— Да что вы, Эйб! Ничего такого не помню. Штрауд попробовал зайти с другой стороны.

— Доктор Вишневски!

— Слушаю вас.

— Почему вы назвали меня Эшруадом? Вишневски смотрел на Штрауда непонимающими глазами.

— Неужели? Эшруадом, вы говорите?

— Что означает это имя, вы знаете?

— Я… Мне нужно посмотреть… в книгах… Пойдемте ко мне в лабораторию, Штрауд… Вы… вы можете вывести меня отсюда?

Штрауд начал развязывать на нем смирительную рубаху. За дверью поднялся встревоженный шум и суета. Штрауд же опасался, что Вишневски — или сидевший в нем демон — попытается убить своего освободителя, и тогда собравшиеся за дверью ворвутся в палату и впопыхах убьют Вишневски. Штрауд даже поежился от мысли, что жизнь этого человека сейчас у него в руках. Он ломал голову, как избавить Вишневски от заклятья дьявольского корабля.

— Доктор Вишневски, — воззвал он, — вы должны собрать все силы, чтобы одолеть эту… штуку. Соберите все силы до последнего и боритесь, черт бы вас побрал!

— Что я и делал! Боже, как я боролся, Штрауд. Все это время здесь, в полном одиночестве, поговорить даже не с кем… Пустота, ничего, кроме звука собственного голоса! Если вы оставите меня здесь, я действительно сойду с ума, клянусь вам, Штрауд!

Штрауд распустил последнюю завязку на смирительной рубашке, и заломленные за спину руки Вишневски бессильно повисли вдоль тела. Вишневски не сводил глаз с коробки.

— И кроме того, Штрауд, у нас с вами столько работы, не будем терять времени!

— Вот теперь вы дело говорите, доктор, — одобрил его Штрауд.

— Леонард… Что с Леонардом?

— Боюсь, что нам придется обходиться без него, Виш.

Вишневски скорбно уронил голову и, помолчав, тихо проговорил:

— Славный был человек…

— Да нет, он просто в коме, доктор, — поправил его Штрауд.

— Все равно, что смерть для такого человека. По ведь вы… вы же вышли из комы, Штрауд! Может, еще есть надежда?

— Надежда умирает последней, сэр.

— Ладно, Штрауд… Выведите меня отсюда!

— Для того и пришел.

Былая улыбка тронула губы Вишневски, но сквозила в ней непривычная печаль и усталость.

— К тому же я чертовски проголодался, — признался Виш.

Штрауд внимательно посматривал на Вишневски, с головой ушедшего в работу. Каким бы сумасшедшим он ни казался медикам в «Бельвю», Штрауд находил его сдержанным и суховатым, несколько, правда, растерянным и сбитым с толку тем, что его то и дело покидает способность ясно и четко восстанавливать в памяти недавние события, из-за чего Виш обрушивал на Штрауда тысячи вопросов сразу… Но даже в состоянии такого «безумия» мозг Вишневски функционировал блестяще. Работали они в лаборатории Вишневски, помещавшейся в Музее древности, где ученого окружали предметы, знакомые ему на протяжении всей сознательной жизни. Еще ребенком Вишневски неодолимо тянуло к знаниям, как беспробудного пьяницу к вину. Школу он закончил в четырнадцать лет, в семнадцать стал выпускником колледжа. Ученую степень доктора философии получил уже «в зрелом» возрасте, т.е. когда ему исполнился двадцать один год. С той поры занимал ряд должностей в различных музеях и колледжах по всей стране. Специализировался он на американской, греческой и этрускской археологии раннего периода. Виш принимал участие в раскопках па территории современной Тосканы, написал несколько обширных трудов по этому предмету и собрал крупнейшую частную коллекцию документов, относящихся к этрускам, которую завещал передать после своей смерти музею.