Глеб кивнул.
— Было уже здесь такое. Ребенок привел беду. Мальчик… Мы защититься хотели, хотели ребенка сберечь. Да не смогли. Все повымерли, до единого. И опять будет так же. Только хуже, потому что рассержен черт. Думаешь, это ты в лес пошел? Врешь парень — он тебя повел. А ты, как баран под мясницкий нож.
— Она моя сестра.
— Нет! Нет у тебя больше сестры. То, что живет с вами — кукла. Она только пища и тропа, в ней больше нет ничего святого. Она просто вещь, без души и сердца. Ей сохранили облик, чтобы вы тронуть не смели, но под лицом этим пустота. Зло. Ты можешь убить ее или дать ей убить других. Вот и весь твой выбор. А ее уже не спасешь. Нет ее больше.
— Ты кто такой? Почему тебя эти гады слушаются?
— Я твой друг. Понял? Акромя меня, больше друзей у тебя нет. Меня Господь здесь оставил, для помощи. В этом мой крест. Я помогу тебе. Только и ты сам себе помоги. Я знаю, что тяжело тебе, знаю, что искушаем ты. Но нет другой дороги.
Неожиданно Глеб почувствовал, будто чья-то рука опустилась ему на плечи. Невидимая и непреодолимая сила потянула его вниз, заставляя лечь. Веки сделались тяжелыми, ему очень захотелось спать. Подбородок опустился на грудь.
— Спи. Можно теперь. Я присмотрю. И хворь твою сниму. Ты об этом теперь не думай — о другом размышляй.
Глеб закрыл глаза.
— И еще тебе скажу напоследок. Жалость — твой враг и его оружие. Поддашься ей и пропадешь. У тебя больше нет сестры. Запомни это. Прибрал он ее. Так не дай забрать прочих.
Анна положила трубку и немного посидела рядом с телефоном, чтобы успокоиться и уложить в голове разговор. Как она и предполагала, разговор с СЭС не дал никаких результатов. История о мухах не произвела на них впечатления, девушка на другом конце провода сообщила знахарке, что для леса это вполне нормальное явление. Что же касается заболевшего, то с этим нужно обращаться в поликлинику, а не к ним. Анна не хотела сдаваться — она стала убеждать, рассказывать о своих подозрениях, постепенно все больше возбуждаясь и, наконец, потребовала, чтобы на ферму прислали людей с оборудованием и в защитных костюмах. Непременно в костюмах. Ее не потрудились дослушать до конца, и короткие гудки оборвали излияния Анны на полуслове. Она осталась сидеть, как оплеванная, чувствуя себя полной идиоткой. А в груди змеей извивался страх.
«Беспомощны. Мы беспомощны»
И еще кое-что усугубляло ее страхи: знахарка ощущала изменения, будто что-то проникло в нее там, в лесу и медленно разворачивалось внутри. Она чувствовала угрозу. До сих пор себя и свой дар она воспринимала как целостное нечто, пусть необъяснимое, но привычное и послушное. Это было, словно комната, в которой Анна знала каждый угол, каждую трещинку на стене. А теперь в этой комнате поселились тени. И они пугали ее.
— Так я и думал, — сказал Федор, выслушав отчет о звонке. — Я бы и сам тебе не поверил.
— Получается, больше делать нечего…
Журналист подтянул одеяло повыше.
— Сваливать отсюда надо, пока не поздно. Ничего мы не сделаем.
В этот момент Анна наконец поняла — поняла окончательно, что Федор не такой, каким она его себе представляла. Каким рисовала в памяти и воображении. Он вовсе не герой и не защитник. В сущности, его даже нельзя было назвать приятным человеком. Все в нем оказалось как-то плохо и скользко. Теперь он выглядел совершенно чужим и каким-то неуместным в этой кровати. Анна почувствовала смущение и злобу, сидя рядом с ним. Силы покинули ее, и она просто молчала, глядя на угол подушки.
— Что молчишь?
— А что говорить?
— Хочешь остаться? Хочешь разыгрывать героиню?
— Ничего я не хочу.
Анна встала, и Федор тоже откинул одеяло и сел на кровати. Он покачнулся и прижал ладонь ко лбу.
— Ого!
— Ложись! Тебе лежать надо.
— Какое лежать?!
— Ты на себя погляди. На ногах ведь не стоишь!
Федор посмотрел на нее. В его взгляде читались тоска и раздражение. Он снова лег и натянул одеяло.
— Засада. Нахрен я сюда поперся, идиот.
Анна отвернулась и пошла к двери.
— Ты куда?
— В аптеку. Надо купить лекарства.
— Пива купи.
Настя шла молча, глядя себе под ноги. Мать тоже молчала. Полоса отчужденности, возникшая между ними вчера, еще больше расширилась, постепенно превращаясь в непреодолимую пропасть. Девушка замкнулась в себе, словно выстроила глухую стену, сквозь которую, впервые за всю ее жизнь, нельзя было пробиться.
«Она взрослеет. Наверное, именно так они перестают быть детьми».
Они шли рядом, терзаясь каждая своими мыслями, разделенные и одновременно объединенные неизвестностью.
«А может, она беременна? Господи, только не это! От кого?»
Лиза стала перебирать в уме всех ухажеров дочери, благо их было не так много. Мимо ее лица, буквально в паре сантиметров, темной стрелой пронеслась птица и улетела в яркое синее небо. Но женщина даже не вздрогнула. Даже не заметила ее, полностью погрузившись в себя.
«Сказать ей?»
Настя мучалась этим вопросом с самого утра, но все не могла найти ответ. Ее смущало то, что ей, скорее всего, не поверят. Решат, что она врет, и начнут докапываться: почему она врет. Это было самое противное — сказать правду, заранее зная, что не поверят.
«Подумают черт-те что»
Это было самое противное.
Мимо ее лица пронеслась ворона, и Настя отпрянула назад, провожая ее испуганным взглядом. В этой темной птице, устремившейся в ясное утреннее небо, она усмотрела предвестника беды.
Они уже миновали детскую площадку и повернули к библиотеке, когда с боковой улицы им навстречу вышла знахарка. Настя остановилась, и Анна, заметив ее, тоже встала на месте. Девушке показалось, что та выглядит неважно: Анна казалась бледной; черная кофта, несмотря на теплую погоду, была застегнута на все пуговицы; волосы растрепались и, выбившись из пучка на затылке, развивались на слабом ветру космами, словно щупальца осьминога. Сердце у Насти вдруг заколотилось, как бешеное. Она сделала шаг вперед.
— Настя…, - начала мать, но знахарка перебила ее.
— Стой! Не подходи!
Она вытянула перед собой руки, словно собиралась оттолкнуть.
Девушка остановилась.
— Не подходи, — повторила Анна.
Настя заметила, что на улице, помимо них, есть еще несколько человек. Все остановились. Смотрели на них. Ждали. Она почувствовала, как мать схватила ее за руку. Кожа у нее была холодной и сухой, как камень.
Настя шагнула вперед и почувствовала, как ее потянули обратно. Она резко обернулась, увидев прямо перед собой испуганное лицо матери.
— Пусти!
— Нет! Ты никуда не пойдешь!
Подошло еще несколько человек. Они стояли тихо, как зрители в театре.
— Отпусти.
— Нет!
Неожиданно нахлынула волна ярости, и Настя стала отдирать пальцы матери от своего запястья. Та постаралась сжать сильнее, но девушка резко дернула рукой вниз и высвободилась.
— Стой!
В последнюю секунду матери удалось ухватить ее сзади за платье. Настя быстро развернулась и Лиза поняла, что сейчас ее ударят; от удивления и страха она разжала пальцы. В этот момент снова закричала знахарка.
— Уходите отсюда! Уезжайте!
Все повернулась к ней. В этот момент она выглядела настоящей ведьмой: дрожащая от возбуждения, огромная и нескладная, черная, с растрепанными волосами. Ведьма. Люди подались назад, образовав между тремя женщинами живой коридор. На их лицах появилось нехорошее и странно одинаковое выражение — из отдельных прохожих они вдруг сделались чем-то целым, еще не толпой, но группой, объединенной смутной неприязнью к бесноватой.
Анна обвела их взглядом.
— Все уезжайте! Скоро тут начнется мор! Зараза! Понимаете?
Никто не проронил ни звука.
— Уезжайте!
Сказав это, знахарка развернулась и быстро пошла прочь.
Настя крепко, до боли, сжала кулаки и заплакала. Десяток голов повернулись к ней, словно радарные установки. Мать прижала ее к себе, и почувствовала быстрое и сильное биение сердца.