- На предмет прений по поводу доклада должно быть испрошено особое разрешение. Только потому, mademoiselle.

И пристав, чуть изогнув стан, громко сощелкнул каблуки.

- Но надеюсь, вы ничего не будете иметь против беседы за чайным столом?

- О, пожалуйста. Га-аспада, я не полновластен. Все, что могу...

Гремя стульями, вставали, выбирались из залы. Сумрачно молчащих было больше, чем весело смеющихся.

- Господа, к столу!

То Ирочка.

Оправившись, чуть оживился и Влас. У двери прихожей стоял, просил остаться. Но многие ушли сейчас же.

Всех чуть больше десятка было, когда сели в кабинете. Фрачная сорочка докладчика сияла. Сам он был весел и разговорчив.

- ...Но позвольте, дорогой хозяин! По-вашему выходит, что символ - это выдумка праздных буржуев, а искусство, вообще искусство, мировое, великое... лучше бы его не существовало, ибо оно есть лишь показатель того, что человечество на ложном пути... Конечно, всякие бывают мнения... Но, mesdames, к вам обращаюсь. Разрешите прекратить прения.

Ирочка ущипнула Лиду и взором показала на дверь в столовую. Хозяйка привстала, побледнела и сказала:

- Господа, прошу.

Еще двое уехали, отказавшись от ужина.

- Вот он хочет затеять журнал, художественный журнал или альманах что ли... Вы его спросите... По-моему, ничего не выйдет.

Указывая на Власа, крикливым голосом говорила Ирочка. Она гневалась. Очень уж не понравился ей ужин, приготовленный стараниями Власа. И не могла забыть того, что когда докладчик промолвил: «Нет, я уж лучше портвейну», - портвейну не оказалось.

Сбивчиво, не передавая слушателям веры в необходимость дела, говорил Влас о программе альманаха. Пожилой, мало известный критик сопел и лениво пил коньяк.

- Стало быть объявим войну всем этим декадентам?

- Почему бы и нет.

- Но позвольте, Влас Иваныч, вы только что...

И молодой поэт закашлялся.

Ирочка шепнула Валентине:

- Иди.

Ушли в кабинет. Темно. Маленькую электрическую лампочку держит над столом бронзовая малогрудая женщина. Синий темный абажур.

- О, как надоели... Оболтусы оба.

- А ты чего ждала?

- А ну их к черту. Лишняя тысяча, ну две. Оказывается, Анкудинов прав был.

- Ну, тот с другой точки зрения. Ирочка, к чему так волноваться?

- Да какое же это объединение? Или забыла? Привлечение людей искусства и науки с целью...

- Знаю, знаю. А ты-то чего грустишь, голубка?

- Ты это верно, Валя. Виктор, вот что...

- Это что он там, гарем?..

- Валя, поцелуй. Вот так. Мучает он меня, Виктор. Когда нет его - хорошо. Скажут что про него - тоска в душу. Когда я с ним в эту Индию ездила, я не я была. Всю он меня исковеркал. Думаешь, я как теперь веселая была? Забыть хочу! Забыть! Забыть! А мне о нем рассказывают... небылицы.

- Почему небылицы? Это вероятно. Ты сама...

- Что сама? Молчи!

- Ирочка, милая, нас услышат. Не плачь.

- Не плачу. Стану я плакать! А что?.. Поедем, посмотрим, какой такой гарем Виктор устроил.

- Ах, Ирочка. Конечно, конечно. Вот занятно. А ты с ним в хороших отношениях? Он, говорят...

Говорили-шептали обе, прислушивались, как там, в столовой, кричат-говорят.

- Туда пойдем. К литераторам.

- Ну!

Через гостиную проходя, не заметили двух женщин. Те таились во тьме. На диванчике сидели, прижимались. Дрожали. То были Юлия и Зоя.

Видели тьму. Молчали. Следили ход тех двух женщин, прошедших мимо, Ирочки и Вали.

Зоя Юлии сказала тихо:

- Он мой. Теперь он мой.

Долго молчала Юлия. И сказала еще Зоя:

- Сестра, ты слышишь?

- Да. Но почему он твой? Все это противно, что я о нем слышу. Не сегодня только. И я отвернулась. Навсегда отвернулась. Его нет больше. А ты... Это каприз - то, что говоришь. Даже не каприз, но желание помучить себя ли, меня ли... Да и вся ты не настоящая. Сломанная душа твоя. Что ж. Многих жизнь ломает. Плакать нужно. А ты гримасничаешь. Вот и сейчас. Забыть. Отойти. Казнить не надо; он сам себя казнил. Его нет больше. Нет больше Виктора.

Говорила, слова-камни безжизненные роняла в темную пустоту. Незвучные падали.

- Это для тебя что ли нет Виктора? Больше нет его? Нигде? Подожди. Он есть. Хотя бы для меня существует. И для искусства. Для меня. Да. Мало?

- Тише, Зоя.

Сказала, как вздохнула. Холодною рукою руки Зои коснулась.

- Пойдем.

И шатались. И под руку вела Юлию сестра. В столовой уже прощался докладчик. И другие еще.

XV

 Зонтом постучав в дверь, ответа не дожидаясь, вбежала Зоя к Юлии.

- А! Это кто у тебя? Узнаю. Товарищ Павел?

- Это я, точно. Здравствуйте.

- Ну, мешать вам не стану.

Взобралась на диван. Ноги поджала, шляпы не сняла, зонтом светлым кружевным, растрепанным била по подушке, перевертывая страницы журнала.

-...Но все-таки, вам, может быть, лучше не ехать. Подумайте.

- Что вы, Юлия Львовна.

-...И потом, ваш характер... ну и вы, как они, не сдержитесь и только ухудшите положение и отца, и брата.

-...Насчет этого что же говорить. Решено. А вот вы попамятуйте, что про здешнее мы говорили сейчас.

- Как же, как же, Павел Вячеславич. И большое вам спасибо.

- Ну, к чему же-с! Счастливо оставаться.

- Уже? Посидите.

- Нет-с. Время. А ежели письма, либо что, так к завтрашнему полудню.

- Хорошо. Скажу. До свидания.

- Простите.

Кланялся низко. Юлии руку жал, потом Зое. Та, с дивана не поднимаясь, поклонившись чуть, руку протянула. Оглядел ее ласковым взором тихим. Словно монашек юный, зла жизни не целовавший. И на зонтик ее кружевной поглядел улыбчиво, на светлый, весело качающийся в белых пальцах женских. У двери с гвоздя снял поддевку синего сукна, чинно надел. Еще и еще поклон низкий. На пороге кудрями тряхнул, в правой руке картуз держа.

Вдвоем остались сестры. Зоя сказала:

- Ну!

- Да. Это люди! На Урал завтра едет. К отцу, к брату. В ссылку. И радостен.

Ходила по комнате Юлия. На сестру не взглядывала.

- Юлия! Я к нему ехать решила, туда.

Та удивленным взором ловила взор Зои убегающий.

- Куда? К кому?

- Не притворяйся, Юлия. Я говорю о Викторе.

Книжку журнала на пол уронив, била размерно зонтом в подушку дивана. Юлия, перед сестрой стоя, стройная, почти высокая перед маленькой пышноволосой, сказала, и спокойно было лицо как всегда бледное, и спокойным был голос грудной, сильный:

- Да. Нужно тебе сказать. Позавчера мы были у этого Власа. Павел Вячеславич сейчас мне раскрыл глаза на многое. Влас не актер и не издатель. В лучшем случае он анархист... из нежелательных, знаешь... в худшем - провокатор. Связи у него с Парижем и с Лондоном. Оттуда ли деньги, неизвестно. Деньги - они круглые, Павел говорит. Ах, молодец этот Павел! Но не к тому. Позавчерашняя эта ассамблея - здесь разработанный план, организация. Хотят запутать в два-три года чуть не всю видную интеллигенцию Москвы, потом в Петербург перекочуют. Замысел таков: квартира Власа - открытый дом; там еженедельно рефераты, там писатели, артисты, военщина даже; там толчется молодежь. Но там же укрываются в трудные минуты самые некрепкие из партии, самые гонимые, накануне капкана. Чуть что - сейчас сотня имен, записок, адресов; и все люди известные в ином смысле. Или квартира вне подозрений, или запутаны чужие. Если хоть год продержится - сплетут паутину, в которой должны запутаться и пауки, и мухи. Такова .идея. Павел недолго у меня. Но документы. Павел предостерегает. Похоже, говорит, на провокацию. В их расчетах теперь с корнем... И потом кое-что из прошлого этого Власа...

Зоя на сестру смотрела; ноги с дивана сползли, до полу не достали. Рукоятку светлого зонтика кружевного рукою маленькой зажала.

- Ты что... Ты смеешься... Над кем? Надо мной?

- Зоя, что ты!

И Юлия, мгновенно руки протянув к сестре, сложила их на груди. И отступила на шаг. А будто хотела вперед кинуться, к сестре. А Зоя, качая головой: