Юртаев тоже засмеялся.

— Хорошо ты все это подмечаешь. А говоришь, что не умеешь с точностью думать. Класс точности. Ну, пошли…

Поднимаясь в гору по булыжной мостовой, Юртаев, очевидно, под впечатлением недавно прочитанного письма, спросил:

— А ты всех, кто старше тебя, уважаешь?

Сеня задумался. Его всегда учили относиться с уважением ко всем взрослым, и он уважал не задумываясь. Но время такого бездумного, некритического отношения к старшим кончилось, и он даже мог точно сказать, когда это произошло: сразу после болезни. И первый, кто пошатнул такое отношение, оказался Кузька Конский, «полчеловека».

— Это смотря на кого налетишь, — сказал Сеня, слегка задыхаясь на подъеме.

Юртаев спросил:

— А как определить, кого надо уважать, а кого нет? Есть такие, которого сразу видишь: достоин. Вот твоя мама про авторитетность пишет и про идеалы. Задумаешься…

И они оба задумались — шестнадцатилетний бригадир и слесарь, которому не так давно исполнилось пятнадцать. Слесарь осторожно сказал:

— Наверное, от взаимности зависит. Ты, скажем, к нему со всем почтением, а он к тебе как к мальчишке. Ну, какое же может быть уважение к такому?

— А если он заслуженный человек? Герой?

— Так я перед ним и сам должен заслужить, чтобы он меня уважал. Я ведь сказал: уважение должно быть взаимным. Мы все сейчас одну работу делаем, значит, и равны.

— Сенька, ты — гений!..

Заподозренный в гениальности слесарь смутился и толкнул бригадира, тот дал сдачи, и оба они засмеялись, радуясь своему открытию секрета уважения, не подозревая, что все это давно известно большинству людей. Но так и должно быть: каждое поколение в свое время заново открывает для себя истины старые как мир. И поэтому никогда не стареющие.

ВСТРЕЧА С БАКШИНЫМ

Не сразу решился Сеня поехать к Бакшину, он все откладывал и раздумывал, но, получив от него пропуск, решился. На заводе дали отпуск на одну неделю, и Сеня поехал в город, до основания разрушенный войной, который предстоит не просто восстановить, а выстроить заново и притом несравненно лучше, чем он был прежде. На это стоило посмотреть. Так уговаривал себя Сеня, не желая признаться в той силе, о которой писала ему мама и которая поэтому привлекала его к Бакшину. Но такая сила существовала, и скоро Сеня понял это.

С волнением и ненавистью к тем, кто так злобно и беспощадно разрушил город, шел Сеня по улицам, обозначенным только грудами развалин. Кругом расстилались неоглядные степи. Солнце скатывалось к далекому горизонту, и город казался розовым и живым, дышащим золотой пылью и как бы готовящимся восстать из пепла. Сене так и казалось, что вот он сейчас поднимется, стряхнет с себя все эти груды камней и пыли и стройно поднимется к вечернему бледному небу всеми своими домами.

В недоумении Сеня остановился перед афишей, наклеенной на часть стены, чудом сохранившейся в разбитом городе. Это была свежая афиша, только что написанная чернилами на газете, приглашающая на новую кинокартину. И число было сегодняшнее. А вот и кинотеатр: прямо от Сениных ног шли вниз каменные ступеньки. И там в конце, над дверью, была вывеска углем по стене — «Кинотеатр АРС».

Присмотревшись, Сеня увидел другой подвал, куда спускалась небольшая очередь. Нетрудно было догадаться, что это магазин. А дальше увидел он торчащие среди битого кирпича и камней, бывших когда-то фундаментом, железные трубы. Белые, чуть подкрашенные предвечерним солнцем, дымки неторопливо и мирно вытекали из них — там, в уцелевших подвалах, жили люди. Никуда они не ушли, не покинули своих мест. Жили и будут жить.

И тут он увидел немцев! Совсем не таких, каких показывали в кино, тупо и злобно топчущих захваченную землю. И не таких, пришибленных, трусливо поднимающих руки, — фашистов из кинохроники. Нестройной колонной двигались по улице немецкие солдаты в потрепанных мундирах, испачканных красной кирпичной пылью, и в разбитых ботинках. Их сопровождали всего два очень пожилых конвоира с автоматами, и у этих стариков был такой вид, будто они идут сами по себе и до немцев им нет никакого дела.

Немногочисленные прохожие не обращали на немцев внимания, шли по своим делам. Остановив одного из них — высокого жилистого старика в соломенной шляпе, — Сеня спросил, как ему разыскать городской Совет.

— А его и не надо искать. Вон, видишь, дом стоит? Это и есть.

— Дом? — Стены с пустыми оконными проемами, провалившаяся крыша, единственная полуразрушенная закопченная колонна, похожая на грозящий палец. Огибая колонну, проходили немцы.

— Дворец, — вызывающе подтвердил случайный Сенин собеседник. — Дворец культуры. А ты откуда прибыл?

— А я к Бакшину, — не отвечая на вопрос, сказал Сеня.

— О! — Старик почтительно глянул на Сеню. — К самому? Так ты прямо к дворцу. У него и квартира там…

И вахтерша, немолодая красивая женщина в полинялой солдатской гимнастерке, услыхав, что Сене нужен Бакшин, посмотрела на него почтительно, хотя и усмехнулась при этом. Она сидела за столиком, под низко нависшим портиком между двумя широкими квадратными колоннами, облицованными малахитом и бронзовыми накладками. И от малахита, и от бронзы остались одни осколки.

— Пройдите вот сюда, в раздевалку, там прохладно, — сказала она.

Мраморная лестница широкими ступенями спускалась вниз, в необъятных размеров зал. Прежде в этом зале размещался гардероб, или, как сказала вахтерша, раздевалка. Тут еще кое-где сохранились дубовые барьеры и поблескивали искривленные штанги металлических вешалок. Теперь в этом единственном уцелевшем зале разместился штаб по восстановлению города. В сумраке виднелись столы и шкафы с делами и рулонами чертежей.

Красивая вахтерша вдруг поднялась и перестала улыбаться. Щелкнули каблуки. Сеня обернулся. Через вестибюль прямо на него, легко опираясь на палку, двигался высокий плотный человек в светлом военном кителе. Он слегка прихрамывал, но Сене показалось, что палка эта у него совсем не для опоры, а скорей всего для чего-то другого. Для солидности, что ли?

— Тридцать тысяч кирпича ежедневно, — приказывал он на ходу. — Умри, а сделай.

За ним поспешали несколько военных и штатских, один из них начал что-то говорить, но он осадил его:

— Выполняйте, что приказано.

Сеня сразу понял, что это и есть сам Бакшин. Подтверждая его предположение, вахтерша проговорила:

— Товарищ Бакшин, к вам.

— Емельянов? — спросил Бакшин и, не дожидаясь ответа, обернулся к сопровождающим его: — Совещание через час ровно. — И протянул руку: — Ну, здравствуй, Семен. Пошли…

И опять, не дожидаясь Сениного согласия, потому что он даже не допускал такой мысли, будто кто-то может с ним не согласиться, Бакшин стремительно двинулся в глубь зала. Было похоже, будто он убегает от Сени, ловко петляя между столами. Сеня так и подумал: убегает — и кинулся за Бакшиным, но догнал его только в самом конце зала. Здесь оказалась малозаметная дверь, а за дверью просторная низкая сводчатая комната с каменным полом и чисто выбеленными стенами. Два окна, тоже низкие и широкие, защищены снаружи толстыми прутьями решетки. За окнами колодцы, выложенные кирпичом и побеленные. Наверное, в этом подвале прежде помещалась кладовка. А может быть, здесь гардеробщики отдыхали, пили чай и беседовали…

Посреди комнаты стоял очень большой стол. Видно было, что сработан он совсем недавно, так что дерево не успело еще потемнеть. На столе много чертежей, свернутых в трубы или расправленных и придавленных по углам камнями, чтобы не свертывались в трубы. У стола и вдоль стен несколько табуреток, тоже новых, и две скамейки. Под одним из окон другой стол, небольшой, письменный. На нем коробка полевого телефона и зеленовато-желтая пепельница в виде листа, упавшего с дерева. Перед столом старинное кресло, заново обитое шинельным сукном. За креслом в самом углу большой сейф, слегка помятый, и только что выкрашенный половой краской. Под другим окном железная кровать, аккуратно, по-солдатски, заправленная, но одеяло было домашнее, голубое с белым и синим узором.