На стене против окон большой план города, каким он был до войны, или, может быть, каким он должен стать.

— Садись, — приказал Бакшин и, обернувшись к открытой двери, крикнул: — Лянкин! Обед на двоих.

— Есть обед на двоих! — ответил невидимый Лянкин.

Откуда он взялся за дверью, в которую Сеня только что прошел и никого там не видел?

Заметив Сенино недоумение, Бакшин пояснил:

— Лянкин — помощник мой. Очень расторопный. Только тем и ценен. — И, словно вспомнив что-то не очень для себя приятное, Бакшин поперхнулся, откашлялся и сердито добавил: — А это не так уж мало для человека.

Бросив планшет и палку на стол с чертежами, он тяжело опустился на табурет и требовательно спросил:

— А ты как думаешь?

— Не знаю, — ответил Сеня, потому что он и в самом деле не знал, можно ли ценить человека только по одному какому-нибудь качеству. На замешательство Бакшина он не обратил внимания.

Но его ответ вполне успокоил Бакшина:

— Поживешь — узнаешь.

Бакшин, подготовленный к этой встрече всеми предыдущими событиями и трудными своими размышлениями, был уверен, что и Сеня тоже подготовился, и у него есть свое мнение и, конечно, не очень лестное для Бакшина.

— Это хорошо, что ты приехал так скоро. Поживешь, посмотришь и, может быть, захочешь остаться… Я был бы рад.

— Остаться мне никак нельзя, — очень твердо ответил Сеня.

— Как это нельзя? — с таким добродушным удивлением спросил Бакшин, словно ему ничего не стоит разрушить все, что мешает Сене остаться. — У вас кто директор завода?

Сеня ответил и объяснил, что директор тут совсем ни при чем, он даже и не знает, что его отпустил бригадир с разрешения мастера, и то при условии, если бригада выполнит Сенину норму.

— Не могу же я ребят подводить.

— Причина веская, — согласился Бакшин. — Тебя на сколько отпустили?

— На неделю. А я к вам ехал почти три дня. Так что…

— Поживешь все четыре дня, — решил Бакшин. — Не возражай. Обратно отправлю на моем самолете.

Появление официантки прервало этот разговор, который пока шел с перевесом в пользу Бакшина, чего Сеня не мог не признать.

За официанткой упруго вышагивал, вытягиваясь на ходу, низенький человечек в военной форме. Он держался щеголевато, как на параде, высоко поднимая поднос, накрытый белой салфеткой. Щеголеватый человечек поставил поднос на письменный стол и ловко отодвинул в сторону часть чертежей на большом столе, освободив место для обеда. Все его движения отличались ловкостью и такой значительностью, словно то, что он сейчас делает, является самым необходимым делом и самым важным.

Это и был гот самый Лянкин, который невидимо возник за дверью.

Разлив по тарелкам борщ, официантка вышла. Когда исчез Лянкин, этого Сеня не заметил, но был уверен: стоит только пожелать, и он снова возникнет. Конечно, если этого пожелает Бакшин.

Съели борщ. Молчаливая официантка принесла второе — котлеты с пшенной кашей — и компот в зеленоватых граненых стаканах. Она вышла. Бакшин, продолжая разговор, начатый еще до обеда, спросил, впрочем, утвердительно:

— Так, значит, договорились.

— Не знаю я еще, как это получится… — изображая нерешительность, неохотно заговорил Сеня, хотя он сразу, как только Бакшин упомянул о самолете, решил остаться. Ему только не хотелось безоговорочно подчиняться «обаянию приказа». Но он тут же был наказан за свою наигранную нерешительность.

— Значит, решено: поживешь все четыре дня. Я тебя вызвал не для прогулки, и ты это сам должен понять. Нам с тобой договориться необходимо, а на это надо время…

Глядя, как Бакшин торопливо расправляется с котлетой, Сеня теперь уже прямо проговорил:

— А я совсем и не потому приехал, что от вас вызов получил. Конечно, без вызова я не мог бы приехать. Но не это главное.

Бакшин бросил вилку:

— А что же главное?

— Мама велела обязательно увидеться с вами. Обязательно, — с особым значением проговорил Сеня и тихо добавил: — Я письмо от нее получил в тот же день, как и ваше письмо.

— Ну да, конечно… Конечно… — Он поднялся, не глядя, начал искать свою палку среди рулонов. Нашел и, тяжело опираясь на нее, обошел стол. Положил руку на Сенино плечо. — Что она пишет? — спросил он требовательно.

Сеня достал из внутреннего кармана пиджака пакет, завернутый в газету.

— Вот это письмо.

— Можно прочесть? — спросил Бакшин.

Сеня через плечо протянул ему пакет. Бакшин попросил оставить ему письмо до утра.

— Ну конечно, — сказал Сеня.

Заперев письмо в сейфе, Бакшин ушел. Котлету он не доел, к компоту даже не притронулся.

«Вот как расстроился, — подумал Сеня. — До чего разволновался…»

Сам он съел все, что ему было подано, и компот выпил с остатками хлеба. Никакое волнение не могло лишить его аппетита, чтобы оставлять еду. Наголодался за дорогу, да и вообще не то теперь время. Посидел в тишине, подумал и, придвинув второй стакан, выпил и его, но хлеба уже больше не было.

ЗДЕСЬ БЫЛ ГОРОД…

Совещание проводилось тут же, только в другом подвале, где прежде, до войны, был ресторан. Теперь там разместился штаб по восстановлению города. Это Сене сообщил Лянкин, он явился почти сразу же, как только ушел Бакшин, и принес свернутый новый матрас. Пока официантка убирала со стола, он вместе с Сеней сдвинул две скамейки, на них развернул матрас и снова вышел.

Составляя посуду на поднос, официантка взглянула на Сеню и улыбнулась, но как-то очень нерешительно. Он подумал, что она, наверное, хочет заговорить с ним и не решается. Тогда он тоже улыбнулся, думая этим ободрить ее, а она все улыбалась и молчала. Молодая и здоровая на вид, она смущала Сеню своей нерешительной улыбкой и напряженным молчанием.

— Вы что? — осторожно спросил он.

Девушка ничего не ответила, но тут возник Лянкин, принес подушку и одеяло. Бросив все это на матрас, он четко доложил:

— Она ничего не говорит. Фашисты ее… В общем, не может она говорить. Лида ее зовут. И такая, значит, вышла у нее жизнь. Все слышит нормально, а говорить не может. Если что надо, вы скажите, она поймет.

Не переставая улыбаться, девушка взмахнула тонкой белой рукой, словно проговорила: «Ну зачем вы об этом?» — и ушла.

— Вот такая происходит жизнь, — повторил Лянкин, и Сеня не понял, осуждает он эту жестокую жизнь или же просто сообщает об этом: происходит, и ничего с этим не поделаешь.

Еще не определив своего отношения к Лянкину, Сеня спросил:

— Бакшин скоро придет?

— Этого мне знать не положено. Приказано вам отдыхать.

— Как это приказано отдыхать?

Сочувственно улыбнувшись, Лянкин пожал плечами, словно призывал Сеню примириться с неизбежностью. В гостях не своя воля. Тем более в гостях у Бакшина.

— Да я и не устал нисколько.

— У нас как на войне, — проговорил Лянкин. — Отдыхают не тогда, когда устанут, а когда на то есть время и подходящие условия.

Сеня уснул, не успев ответить, да так крепко, что не потревожили его даже стук бакшинской палки и его тяжелая поступь.

Бакшин открыл сейф. Звенели ключи, щелкали замки, сухо шуршала газета, в которую было завернуто письмо — всего четыре листочка тонкой сероватой бумаги, исписанной так тесно, что между строк почти не было пробелов. Прежде чем приступить к чтению, Бакшин снял китель и закурил, как и всегда, если предстоящее дело требовало основательного и неторопливого раздумья. Но, закуривая, с удивлением обнаружил, что его волнует встреча, и не с самой Таисией Никитичной, а только с ее посланием к сыну, с ее несомненно горестными размышлениями.

Предчувствия его не оправдались: горечи в письме как раз и не было. Тревога, только материнская тревога за сына, за его мысли, за все его дела и намерения. Бакшину письмо показалось даже слишком нравоучительным для матери, насильственно разлученной с сыном. Нравоучительно и банально. А потом он подумал, что банальные истины как раз и являются самыми правильными, проверенными жизнью и неизменными. Оттого они и считаются банальными.