Водила миновал поселок, изображенный на схеме вытянутым четырехугольником, и увидел его: большой двухэтажный, белого кирпича, обнесенный забором. Все правильно…
И вдруг — вот оно!
Водила увидел «девятку» майора Берковича, и сердце глухо застучало у него в висках. «Ну вот и все, Боря…»
Свет в доме не горел, по крайней мере так ему показалось. Оставив свой «жигуленок» метрах в ста от дома, Пахомов побежал вдоль редких зарослей, росших у дороги. У дома он перешел на шаг и вытащил свой «Макаров».
Обойдя вокруг дома и заглянув во все окна, Пахомов понял, что через окно ему не удастся проникнуть в дом — на всех окнах были решетки. Поэтому он решил действовать напрямик.
Ему не показалось странным, что дверь в дом была открыта. Он почему-то ожидал этого.
Едва слышно скрипнув дверью, водила оказался в маленькой прихожей, дверь из которой вела в гостиную. Он вдруг подумал о том, что тот, кто ему нужен, там, в гостиной…
Серый свет петербургской ночи падал на круглый стол, покрытый клетчатой клеенкой. Рядом со столом стоял венский стул с плетеным ковриком. Один угол комнаты занимали тяжелый комод и книжный шкаф со старыми журналами и потрепанными книгами, а другой — диван с длинными валиками и квадратными подушками, обтянутый темно-красным плюшем.
На диване, укрывшись шерстяным пледом, спал человек.
Сердце отчаянно колотилось у водилы под горлом, когда он наводил дуло своего «Макарова» на лежащего под пледом. Оставалось только спустить курок — и все, и пятьдесят тысяч долларов у него в кармане. И никто никогда уже не докажет его причастность к утечке сверхсекретной информации. Сделав ЭТО, он может больше никуда не спешить и не прятаться. Все: отныне он свободный человек!
Но стрелять-то, стрелять зачем?
«Стрелять нельзя: баллистическая экспертиза сразу «вычислит» мой «Макаров», — думал Пахом. — Придется кончать Борис Борисыча, как поросенка… А вдруг он визжать станет?»
Пахомова даже передернуло. Однако он вытащил из своего внутреннего кармана нож и выбросил лезвие, которое неожиданно громко лязгнуло в тишине.
Спящий застонал сквозь сон и начал поворачиваться лицом к Пахому. Дрожь охватила все члены водилы, по спине у него поползли холодные мурашки.
Чувствуя, что еще через мгновение он уже не сможет сделать ЭТО, Пахом прыгнул к дивану и с размаху опустил кулак с зажатым в нем ножом на основание шеи жертвы. Лежавший на диване даже не вскрикнул. Напрягшись всем телом и задрожав, как в лихорадке, он через секунду умер.
Вырвав из-под него подушку, Пахом брезгливо накрыл ею голову умершего и осторожно вытащил нож, прижимая его к подушке и тем самым вытирая его.
Пахом спрятал нож во внутренний карман. Дышать стало трудно. Оказалось, что это совсем не так просто — убить…
Держась за сердце, Сергей Пахомов сел у стола и попробовал обрадоваться тому обстоятельству, что теперь он «чист». Действительно, в мире не оставалось больше ни одного свидетеля!
Но радость не получалась. Пот градом катился по его бледному лицу, а у него не было сил даже вытереть его. Пахом так и сидел: бессильно привалясь к столу и не обращая внимания на крупные капли, падавшие прямо ему на ладони со лба и кончика носа.
Нужно было уходить. Да, нужно было спешить домой. Скорей домой, а там, выпив бутылку «Пятизвездной», забыться до завтрашнего утра… Да, и еще кое-что надо успеть сделать! Но это уже пустяк, ерунда, мелочь…
Пахом встал и, покачиваясь, пошел к двери. Ему хотелось бежать отсюда, с места преступления. Страх гнал его, не давая возможности все хорошенько обдумать.
— Ну вот и все! — произнес он вслух. Резко распахнув дверь и сделав шаг вперед,
Пахем не сразу понял, что с ним произошло.
Что-то инородное обжигающе остро вошло ему под ложечку. На миг отделившись от страшной, нестерпимой боли, он бросил взгляд вниз и увидел чей-то кулак, приставленный к его животу.
— Пахом… ты??? — кто-то почти закричал ему в лицо, обдав горячим запахом гниющих зубов. — Ты???
Не в силах ни закричать от боли, ни вздохнуть, Сергей Пахомов, крепко, словно навсегда, прижав свои сильные ладони к животу, с искривленным от страдания лицом смотрел перед собой. В густом полумраке он видел один только ужас, застывший в глазах Кирюхи, того самого Кирюхи, который еще несколько часов назад должен был умереть.
— Зачем?! — только и выдавил из себя Пахом. Не зная, что ему делать и что отвечать, Кирюха заскулил, захныкал и вырвал свой нож из огненной раны Пахома.
Перегнувшись пополам, Пахомов сделал два шага назад и упал на пол, пытаясь сжаться в комок, чтобы наконец заглушить боль.
— Пахом, прости! — взвизгивал Кирюха. — Я не знал, Пахом! Я думал…
Вдруг прогремел выстрел: раненый Пахом не дал оправдаться Кирюхе.
Ударом пули и раскаленных газов Кирюху отбросило назад, на стену. Ноги его подогнулись, и он затих в шкафу, повиснув на руке, прикованной к трубе отопления.
Видя, что Кирюха мертв, Пахомов бессильно отбросил свой пистолет в сторону…
И в этот момент кто-то засмеялся из противоположной стороны комнаты. Пахомов, напрягая последние силы, повернул голову и увидел майора Берковича. Майор стоял, спрятав руки в карманы куртки, и смеялся в голос, то и дело запрокидывая голову.
— Беркович… — прохрипел Пахом.
— Да, Сережа, майор Беркович собственной персоной, — смеялся майор. — А ты думал, что убьешь меня и все, да? А меня нельзя убить, нельзя!
— А кто… это? — смертельно побледнев и часто-часто дыша открытым ртом, спросил Пахом.
— А ты не догадываешься? Друг твой — Валентин. Очень он переживал, что ты обманул его и предал. Очень, понимаешь, убивался, — майор издевался над Пахомом, — хотел даже «разобраться» с тобой. Не доработал ты с ним. Да и литератор еще полчаса назад здесь воздух портил, все домой отпрашивался. Пришлось взять грех на душу. Вот только часики от него и остались. Встали, понимаешь, завод у них кончился, а это не дело! — Беркович вытащил из кармана «луковицу» и, улыбаясь, начал заводить механизм. — Но я не переживаю: я на тебя все спишу или на подельника твоего кучерявого. Кстати, тебе понравилась моя комбинация со встроенным в стену шкафом с «сюрпризом»?
— Гад… — Пахом, не отрываясь, смотрел на майора.
— Вижу, что ты оценил! Я ведь и стульчик специально таким образом поставил, чтобы ты только дверь в шкаф и видел, а о входной двери после этого мерзкого убийства своего спящего товарища напрочь забыл. Я все правильно рассчитал и, главное, талантливо. Этот мой психологический этюд достоин учебника по криминалистике. Но кто мне поверит, что именно так все и было?
— Гад…
— Ну не повторяйся, Сережа, а то мне станет неинтересно, и я перережу тебе горло. Мне ведь надо хоть с кем-то делиться?! Вот и послушай немного, потерпи. Я намерен тебе еще кое-что интересное рассказать. Итак, ты хотел меня прикончить: прирезать, как порося… Эх, Сергей, мало того, что я умнее всех вас вместе взятых, в сто раз умнее, я еще и нужнее! Спросишь, кому нужнее? Да кому угодно: хотя бы тому, кто заказывает музыку. Мне заказывают хорошую музыку за хорошие деньги, и я пишу свою оперу, в которой каждому из вас, родные мои, достается по арии. Вы-то все думаете, что поете исключительно свои собственные арии, притом заглавные, а на самом деле исполняете мои, причем второстепенные. Не удивляйся, Сережа, это я тасовал вас, словно колоду карт, и раскидывал по полю; это я двигал фигуры с той и с другой стороны доски, а вы лишь доблестно сражались друг с другом и умирали, потому что я, и только я дал вам это право умирать под мой аккомпанемент! Эх, Пахом-Пахом, занимался бы лучше рэкетом, целее был бы. Ну что это тебя потянуло на тонкие игры? Тебе только в «очко» играть, а ты сел за преферансный столик! И с кем сел?! Со мной, господином игры! Денег больших захотелось? Тебе же давали хорошие, даже очень хорошие для тебя. Так тебе, дураку, показалось мало!