Ивана проводил внутрь какой-то мрачный верзила с пустым взглядом из-пол мохнатых бровей. Едва увидя его, Иван вспомнил великана по прозвищу «Гризли» из своего взвода в Чечне – непонятной национальности, заросшего до такой степени, что глаза только видно было, вечно мрачного и молчаливого. Про него рассказывали, что он голыми руками может отрывать головы чеченцам: садится им на плечи, фиксирует ногами туловище, вытягивет голову жертвы вверх, растягивая шейные позвонки, затем делает четыре оборота в одну сторону и резко дергает вверх. И головы, будто бы, отрывались. Сам Иван, правда, этого не видел и до конца не верил этим рассказам...

Крестный уже приканчивал цыпленка-гриль, когда Иван вошел в тесную комнатушку. Он кивнул Крестному, проводил глазами унесшего грязную тарелку верзилу и спросил:

– Кто это?

– Что? – не понял Крестный. – Ах, это... Не волнуйся, он абсолютно надежен. Он глухонемой. Когда-то давно он настучал на одного из наших. Ребята хотели его шлепнуть, кстати здесь же, в этой комнате. Но я посоветовал оставить его здесь работать. Ему только отрезали язык и проткнули барабанные перепонки. Ничего. Лет пять уже служит нормально...

– Что ты узнал? – спросил Иван, не уточняя, что он имеет ввиду.

Крестный его прекрасно понял.

– Кое-что узнал. Ваня, вот те крест, вот гадом буду – я тут ни при чем. Лещинский кое-что разнюхал. Говорит, это люди Белоглазова. Кто именно, еще не знаю...

– Вот что, Крестный. Я ведь и сам узнаю.

– Не надо, Ваня. Не горячись. Лещинский еще понюхает. У него нос на это чуткий. Только он сейчас запаниковал сильно. Его пока спрятать надо, чтобы на напорол со страху. Отвезешь его в «отстойник», пусть недельку-другую посидит там, успокоится. Тебе и самому бы отдохнуть, но есть у меня к тебе одна просьба. Дельце так, небольшое, но кроме тебя, доверить некому. Отвезешь его и приезжай, подробности расскажу.

В это время зазвонил телефон.

Крестный взял трубку, поморщился и сказал совершенно другим тоном, как будто не он сейчас добродушно-заботливо разговаривал с Иваном:

– Лещ, поедешь домой. Там тебя будет ждать мой человек...

Разыскав у Никитских ворот дом Лещинского, Иван не торопился подходить близко. Он видел, как на пятом этаже загорелся слабый свет в окне – толи телевизор, толи настольная лампа.

Чутье, о котором говорил Крестный, не подвело Ивана, как не подводило ни разу после Чечни.

Ну, не хотелось ему входить в подъезд, не шли ноги и все. Тем более, у подъезда стояли две машины – «форд» и «жигули-девятка». Не любил Иван машин у подъезда. Мало ли кто скрывается за темными стеклами в этих торчащих у подъездов машинах.

Нет ничего хуже, чем подниматься по лестнице с чувством неизвестной опасности за спиной.

Иван достал пачку «Winston», закурил.

Нет, не верит он этому Лещинскому, которого в глаза не видел. Просто у него было свое представление о чиновниках, жирующих на государственной власти. Крысы они все, готовы друг другу горло перегрызть из-за денег. А когда чувствуют опасность, рвут в клочья всех, кто оказывается рядом, такой уж у них инстинкт самосохранения.

Закон крысиного подвала – чем больших ты утопишь в вонючей жиже под ногами, тем выше твоя голова над ее поверхностью.

Только зря они боятся смерти, подумал Иван.

Эти люди мертвы от рождения.

Забирать их жизни легко, но скучно, словно на тренировке отрабатываешь одно движение, повторяя его тысячи раз, доводя до автоматизма и не чувствуя уже за ним его содержания. Иван знал, что профессионалу без этого не обойтись, автоматизм реакций – вещь необходимая в его профессии, но знал также и то, что автоматизм убивает чувство реальности происходящего. Если нажимаешь на курок автоматически, то лишаешь смерть ее содержания, ее энергии.

Смерть имеет главный смысл не для того, кто умирает, ему уже все равно, а для того, кто убивает. Если убиваешь, ничего не чувствуя – ты сам уже мертв, твоя смерть уже ходит где-то неподалеку.

Такое убийство бессмысленно, оно ничего не изменяет в тебе, не дает тебе энергии для того, чтобы продолжать жить и продолжать убивать.

Иван докурил до фильтра, затушил пальцами огонек чуть тлеющего окурка.

Он уже принял решение. В подъезд он не пойдет. Пусть идиоты в машинах дожидаются кого-нибудь другого. Такого же идиота, как они.

Так. В доме три подъезда. Из двух оставшихся у одного тоже стоит машина.

Но если они – правда, Иван не знал, кто – они, но готов был поклясться, что они его ждут, – хотели бы перекрыть все входы в дом, машины стояли бы у каждого подъезда. Значит, там они его не ждут.

Но в какой из подъездов идти? Иван не доверял умозрительной логике, он доверял только логике событий. Если не можешь выбрать один из двух одинаковых вариантов, нужно дождаться, когда вмешается случайность.

Иван взглянул на часы.

Без пяти минут двенадцать. В такое позднее время он может и не дождаться никакой случайности. На этот счет у него было еще одно правило: если случайный фактор медлит, нужно его организовать.

Иван вернулся на Тверской бульвар.

Нужный объект попался ему минут через пять.

У одной из бульварных скамеечек, едва схоронясь от случайных взглядов патрулирующих канареек жиденькими зарослями каких-то кустов с уже распустившимися листьями, лежал тот, кто ему был нужен. Обычный московский пьяница, не сумевший дойти до дома. Может быть это был и загулявший «гость столицы», Ивана это нисколько не интересовало. Главное, чтобы он не успел еще проспаться на свежем воздухе и не начал соображать.

С трудом подняв непослушное тело московского алкоголика, Иван попробовал поставить его на ноги. Самостоятельно тот мог простоять не более двух-трех секунд. Затем ноги его подгибались и он устремлялся к облюбованному им месту за лавочкой на Тверском бульваре.

«То, что нужно», – решил Иван.

Он обхватил мужчину, оказавшегося толи «лицом кавказской национальности», как выражаются менты в своих сводках, толи грузинским евреем. Парень лет двадцати пяти был весьма не брит, видно не первый день уже «гулял», перегаром от него несло так, что Иван даже произнес мысленно: «Однако!».

Около дома Лещинского Иван в обнимку с пьяницей появились еще через пять минут и, постоянно падая и поднимаясь, направились прямиком через клумбу к среднему подъезду, у которого машин вообще не было.

У дверей подъезда Иван затеял возню с пьяницей, роняя его и поднимая снова, чтобы иметь время подобрать шифр на кодовом замке. Удалось ему это далеко не сразу, но пьяный «кавказец» ему хорошо подыграл. Он, наконец, пришел немного в себя и заявил:

– Ты че возишься, брат? Пошли, я выпить хочу. У Вальки есть. Открывай. Че, никак? Вот, блин, я всегда тоже по полчаса вожусь. Щас. Не ссы. Щас вспомним.

Он задрал голову и заорал:

– Ей, Валька! Какой у нас код, я забыл.

Ивану, к счастью, удалось справиться с замком, иначе пьяница разбудил бы весь дом. Пришлось бы делать вид, что они перепутали дома и начинать все сначала.

– О! – радостно воскликнул он, когда Иван распахнул дверь. – Молоток! Дай пять.

Ивану пришлось с ним поцеловаться, и, обнявшись, они кое-как вписались в дверь.

Далеко тащить его Иван не стал. Слегка стукнув ему ребром ладони по шее, чуть ближе к левому уху, Иван усадил его в темном углу под лестницей, уверенный, что до утра его никто не обнаружит, а сам он тоже вряд ли очнется.

Иван был доволен его работой.

Вещи и люди в его руках именно работали, а не просто подчинялись его воле.

Взять хотя бы оружие.

Конечно, в экстремальных ситуациях Иван пользовался любым, которое попадалось под руку. Лишь бы оно могло стрелять.

Другое дело – когда Иван выбирал себе оружие. Он знал – у каждого пистолета свой характер. Дело не в системе: с иного нагана положишь больше целей, чем с первого попавшегося самого современного полуавтомата.

Главное – почувствовать пистолет.

Не пристрелять, это само собой, а именно – почувствовать. Осечки не происходят сами собой, как и кирпичи сами собой не падают. В руках Ивана никогда ни один пистолет, который он выбирал сам, не дал осечки.