Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:

— Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу "слава КПСС".

— Вась, сынок, милицию ведь позовут.

Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.

— Это недемократично, — упрекнул Мирон Мироныч, — принуждением не убеждают.

Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.

— Я, бать, демократию в обиду не дам, — сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.

— Да, да, я знаю, — вздохнул Коняка. — Ну, иди на кухню, супу поешь.

Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.

— Фу-х, — шепнул он, — ну и сыночка вам бог послал.

— Не богохульствуй на Бога, — отозвался баптист. — Господь на такое не способен, — и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: — Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.

— Не моих, — поспешно заявил Куксов. — Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!

— А банка?

— Что — банка?

— Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?

— Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.

— Угу, подтвердит, — резонно заметил Коняка. — Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.

— Ну вот видите, я тут ни при чем.

— А брови?

— Чего — брови?

— У Васьки бровей нет.

— Ну и что?

— У тебя они тоже отсутствуют.

— Да, ну и что же! У вас два уха, и у меня два уха, так, может быть, из этого выходит, что и вы мой сын!

Оказавшись в тупике, Коняка долго хлопал на соратника рыжими ресницами.

— Может, чаю? — предложил наконец он.

— Пожалуй, — согласился Куксов.

— А без сахару не будешь?

— Не откажусь.

Хозяин вздохнул и, шаркая тапками, отправился на кухню. Вскоре он принес два стакана теплого желтого чая. Его стакан, впрочем, содержал жидкость более темного цвета. Вероятно, она была и слаще, но гость проверить этого не мог и потому безропотно принял угощение.

— Однако и я тоже… того, — хрюкнул Мирон Мироныч, начиная чаепитие.

— Чего? — не понял Куксов.

— В расчете с тобой.

— В каком? — насторожился Владимир Карпович, подозревая, куда клонит баптист.

— По части дочки твоей. Как там ее? Изольды.

— Что вы имеете в виду?

— Что, что! Рыжая она у тебя, вот что!

— Она бр-рюнетка, — покраснел Куксов.

— Брешешь, крашеная она под брюнетку, — нахально заявил Коняка. — А на самом деле — рыжая. Как я.

— Нет, не рыжая.

— Рыжая. И конопатая.

— Это решительно ни о чем не говорит! У нее, между прочим, почти нет бровей. Она их наводит карандашом.

— Ну и что, что нет! Сам говоришь, что брови ничего не подтверждают. У меня два уха, и у тебя столько же, так, может, и я твой сын?

— Ну, знаете, — вяло произнес Куксов, придя в некоторое замешательство. — Фу-х, жарко у вас. Не будет ли еще чайку?

— Без сахару, — торопливо напомнил баптист.

— Да знаю, знаю.

Соратники молча выпили еще по стакану чая. Грустно повздыхали. Мирон Мироныч долго и задумчиво курил и наконец миролюбиво обратился к гостю:

— Ну и как там она, Изольда, значит? Слыхал, что в Москве учится.

— Нет, уже уехала. Дома сидит.

— Выучилась?

— Д-да… В общем, бросила.

— Ага, понимаю, за аморалку, значит, выперли.

— Ну-у… С одной стороны — да, а с другой…

— А с другой — за пьянку? — подсказал Коняка, нехорошо ухмыляясь.

— Да ну что вы, ей-богу! Бросила, и все. Разочаровалась.

— Понимаю. М-да, послал господь дочку.

Куксов возмущенно поднял те места, где должны расти брови, привстал, но, передумав, сел.

— Да-а, — горестно согласился он.

Пропагандист с пониманием посмотрел на агитатора. Агитатор с пониманием уставился на пропагандиста. Они были квиты.

— Может, пропустим по этому поводу? — подмигнул Коняка. — Раз такое дело.

— А супруга?

— К сестре уехала, сегодня не будет.

— Ну, тогда — пожалуй.

Тайком от Васи Мирон Мироныч принес бутылку самогона и соленых огурцов. Для конспирации включили телевизор, начались вечерние новости.

Пили молча и усердно. Хозяин потреблял собственное зелье с большим умением. Гость брезгливо морщился, но смиренно принимал угощение.

После второй рюмки часто являются дельные мысли, способные решить проблемы, нерешаемые на трезвую голову. На этот раз дельные мысли пришли в головы соратников почти одновременно.

— Слушай! — хлопнул гостя по плечу Мирон Мироныч. — А давай твою Изю замуж выдадим!

— Давайте! — воспрянул Владимир Карпович. — А за кого?

— За Васю моего!

— Давай! — обрадовался Куксов и, подумав, спросил: — А где они будут жить?

— У тебя! — все так же восторженно отвечал баптист.

Куксов мигом протрезвел.

— Это почему это у меня?! Нашли дурака! По правилам муж жену к себе домой ведет.

— Ага! Сам нашел дурака! Изю свою ко мне спихнуть хочешь?

— Она не Изя, она — Иза.

— Все равно — дура!

— Это Иза — дура?! Да она в самой Москве училась! У нее манеры! И акцент, как у москвички!

— Тем более — дура, — заключил Коняка.

— А ваш Васька и вовсе болван! — разозлился агитатор. — Тоже мне, любитель демократии! Хулиган!

— Чего? А может, мне его позвать? — припугнул Мирон Мироныч.

— Не надо, — попросил Куксов, быстро присмирев.

— То-то. А вообще-то правильно, не надо ее за Ваську отдавать. Он ее прибьет.

— Это мы б еще поглядели, кто кого прибьет.

Несчастные отцы снова замолчали. Каждый думал о своем. Выпили по третьей.

— Да, — размышлял вслух зав. отделом агитации, — мне б ее только замуж выдать… Да ведь она за кого попало не пойдет еще… Ей надо что-нибудь этакое… с деньгами, с положением… вроде нашего… — Владимир Карпович запнулся, испугавшись неожиданной Мысли.

— Мирон Мироныч, — осторожно обратился он к соратнику, — а товарищ Мамай случайно не женат?

— Нe знаю, — пожал плечами баптист, горюя о чем-то сокровенном.

— А товарищ Степан?

— Не знаю… А что? — сообразил наконец Коняка.

— Так, ничего. А что вы вообще думаете о председателе?

— А ты что думаешь?

— Я первый спросил.

Мирон Мироныч подозрительно посмотрел на соратника. "Может, он провокатор? — предположил баптист. — Зачем он вообще пришел?"

— Хороший он человек как руководитель, — поспешно ответил Мирон Мироныч.

— Да, я тоже так считаю, — кисло согласился Куксов, — но по-моему… по-моему, он немного слишком требовательный. Как по-вашему?

— Немного слишком, — высказался Коняка, державший ухо востро.

— И немного как бы с замашками.

— У… немного есть, самую малость.

— И нас он, кажется, не очень уважает.

— У…, чуть-чуть не уважает.

— И непонятно чего он хочет!

— Да, вроде б как непонятно.

Чувствуя моральную поддержку, Куксов набрался храбрости и брякнул:

— И вообще он диктатор!

— Точно! Культ личности из себя строит! — осмелел в свою очередь Коняка.

— Не те сейчас времена! — воинственно солировал агитатор.

— Не те! — страстно поддакивал пропагандист.

— Чего это он тут раскомандовался!

— Раскомандовался! А тот! Черт нерусский!

— Товарищ Степан? Точно! Я сразу это заметил!

— И кто они такие? — перехватил инициативу Мирон Мироныч. — Я их не знаю!

— И я не знаю! Вы документы ихние видели? И я не видел!

— Самозванцы! Долой их! Выпьем! — Разгоряченный пропагандист поднял рюмку.

— Выпьем! — поддержал Куксов. — За вас! Удачи вам!

— Почему за меня?

— А за кого же еще? Чтобы вы его удачно свергли.

— А почему это я?! — остыл Коняка. — Ведь это твоя идея.

— Ничего подобного, — забеспокоился Владимир Карпович, — это вы сказали.

— Я?! Да я за товарища Мамая обеими руками!