Подчеркнем еще раз некую странность выбранного четвертым волхвом направления поисков. Искать Царя по всему свету, пренебрегая возможностью встретиться с Ним на Его родине! Не удивительно ли? В самом деле, вместо того чтобы подвергать себя опасностям дальних странствий, отчего бы не побродить по окрестностям Иерусалима, не побывать в Самарии, Галилее, Десятиградии, не пройти пологим берегом Геннисаретского озера? Несколько поразмыслив, можно, однако, объяснить уверенность Артабана в том, что после внезапного исчезновения из Вифлеема Царь не вернулся в пределы Иудеи. Ведь со дня Его рождения прошло тридцать лет, покрытых мраком неизвестности. Где Он был? Что делал? Какими стезями ходил? Пребывая в совершеннейшем неведении, Артабан поневоле должен был верить более или менее правдоподобным слухам, и не его вина, что всякий раз он настигал не Царя, а всего лишь Его тень. Халдей седел, но не отчаивался. Жемчужина, которую он хранил теперь на груди, согревала его своим теплом и мало-помалу становилась для него надежнейшим из залогов, что рано или поздно он встретит Царя и с любовью и радостью принесет Ему давным-давно приготовленный дар. И вот однажды, ранней весной, в Антиохии, он познакомился с тремя иудеями, собиравшимися в Иерусалим на праздник Пасхи. В священный город их призывал не только обычай, предписывавший всякому достигшему совершеннолетия мужчине их племени и веры на Пасху совершить жертвоприношение в Храме, для чего отдать на заклание либо беспорочного агнца, либо чистого голубя. И не одно лишь стремление исполнить свой долг и заплатить обязательный для каждого иудея храмовый налог величиною в половину сикля. В пасхальные дни в Иерусалиме непременно должен появиться Он. «Кто этот человек, которого вы так ждете?» – с волнением и надеждой спрашивал четвертый волхв и слышал в ответ, что это пророк, а может быть, и сам Мессия, Спаситель Израилев. «Но откуда у вас такая уверенность?» – допытывался Артабан, вглядываясь в смуглые лица собеседников и справедливо отмечая в них не только природное лукавство, но и живой ум, благородство древнего происхождения и непоколебимую убежденность в уготованную их народу судьбу любимого первенца в большом семействе Бога. Ему отвечали, снисходя к простодушной любознательности язычника. Откуда? Если по Его воле слепые прозревают, немые говорят, глухие слышат, а прокаженные очищаются – разве это не должное основание нашей уверенности? Если убогие встают, мертвые воскресают, а бесы бегут – разве это не достаточное свидетельство Его славы и силы? Если Он насыщает и хлебом, и словом, повелевает стихиями и называет Храм домом Отца Своего – разве это возможно кому-нибудь, кроме Сына Божьего? Он – Христос, и этим все сказано.

В пятницу, четырнадцатого нисана, в полдень, Артабан появился в Иерусалиме и, перейдя мост через долину Кедрона, Восточными воротами вошел в Храм. Был первый день Пасхи. Густой чад от сжигаемых на жертвеннике приношений поднимался со двора священников, плыл по дворам израильтян и женщин и растекался и таял в чистом воздухе над двором язычников. У столов менял и продавцов голубей теснился народ. С трудом пробираясь сквозь густую толпу, Артабан несколько раз обошел Храм. Даже во двор священников удалось проникнуть ему, откуда, правда, его вскоре выставил бдительный левит с покрасневшими от дыма глазами. Но волхв уже понял, что не в Храме следует ему искать сегодня Царя. Между тем странные и уж во всяком случае далекие от пасхальных торжеств разговоры слышал он вокруг. Будто бы сегодня по настоянию первосвященника и синедриона и с согласия римского прокуратора должны казнить на кресте какого-то человека и с ним вместе двух разбойников, и казнь эта должна состояться за городской стеной, на возвышенном месте, называемом Голгофа. И будто бы вся вина этого человека заключается в том, что он называл себя Сыном Божиим, творил чудеса, учил правде и обличал лицемеров. От страшного предчувствия у Артабана сжалось сердце. «Ради Бога, кого казнят?!» – вскричал он, и притиснутый к нему толпой старик в изодранной мантии тихо и мрачно сказал: «Царя Иудейского». Не помня себя, Артабан выбрался из Храма. Глянув наверх и увидев над головой темнеющее небо, он кинулся к месту казни. «Где Голгофа?» – спрашивал он на бегу, прохожие указывали ему путь, и он бежал – сначала вниз, а потом все вверх и вверх, погоняя себя, как резвого скакуна, боясь опоздать и надеясь, что за хранящуюся у него на груди бесценную жемчужину ему удастся выкупить у главного палача Того, Кого он искал всю жизнь и Кого так преданно любил. И, милес, експеди круцем – иди, солдат, и приготовь крест… О, неужто, неужто уже прозвучали эти роковые слова! Подождите! Вы не знаете, Кого хотите предать смерти! Подождите! Он принес нам свет, а вы собираетесь Его убить! Подождите! Возьмите жемчужину, ей нет цены… Жизнь мою возьмите, но не казните Царя!

Он едва не сбил с ног девочку лет двенадцати, стремглав летевшую ему навстречу. «Господин! – упав перед ним на колени, взмолилась она. – Ты добрый человек, ты меня спасешь…» – «Прочь!» – хотел было крикнуть Артабан и твердой рукой отстранить ее со своего пути. Она не ведает, что творит, задерживая его. Судьба мира решается на Голгофе – и чтó в сравнении с этим жизнь и судьба всего лишь одной девчонки! Царя готовятся пригвоздить к кресту – Царя, которого он, Артабан, искал долгие тридцать лет и для которого сохранил последний из некогда приготовленных Ему драгоценных даров! Праведника из праведников, пророка из пророков, святого из святых предают смерти – и горе будет ему, Артабану, если он не успеет и не спасет Его! Он спас умиравшего от лихорадки путника, спас от меча Даниила, чудесное дитя, – так неужто он не отведет беду от Того, Кто ему дороже всех! «Спаси меня, господин, – молила у его ног девочка. – Они хотят продать меня в рабство». Он взглянул в ту сторону, куда с ужасом озиралась она, и увидел быстро приближавшихся к ним двух мужчин, одного маленького, хилого, с острым лицом хищного зверька, и другого – с широкими плечами борца, сутулого, почти без шеи и с мощными, кривыми ногами. Первый помахивал плетью с металлическими шариками на конце, у второго была заостренная палка – наподобие тех, какими пастухи погоняют непослушную скотину. «Господи! – простонал Артабан. – Научи, что мне делать?!» Тем временем левая его рука как бы сама собой распахивала плащ, правая через ворот туники проникала к висящему на груди мешочку, извлекала прекраснейшую из жемчужин и протягивала преследователям девочки. «Возьмите, – устало промолвил четвертый волхв. – Ей нет цены». «О господин! – теперь уже от счастья рыдала у его ног девочка и поднимала к нему залитое слезами нежное лицо. – Ты самый лучший на свете!» Небо над Иерусалимом меркло, тьма охватывала священный город – от севера, где высилась крепость Антония, до юга, где за стенами лежала долина Енномова, и от востока, где струился Кедрон, до запада, где мрачным прямоугольником с одним вытянутым острым углом стоял всем на устрашение дворец Ирода. Внезапно Артабану стало трудно дышать, а сердце его затрепетало, как попавший в силки ципор, малая птаха – воробей. Он успел погладить девочку по голове, успел сказать ей: «Ты свободна», успел подумать, что так и не встретил Царя, – и, бездыханный, лицом вниз упал в пыль улицы, которая должна была привести его на Голгофу.

– Он умер? – спросил Сергей Павлович.

Они уже покинули ресторан, где Иннокентий Данилович с достоинством принял и оплату счета, и щедрое вознаграждение и, улучив минуту, шепнул Сергею Павловичу: «Если вы еще не женаты – спешите. Верьте моему глазу: такие девушки, как ваша спутница, – большая редкость в наши дни». По темной Москве «Жигуленок-копейка» с простуженным водителем, то чихавшим, то на все корки костерившим Горбачева и всю его джазбанду, мчал их улицей Дмитрова с едва виднеющимся «дворником», то бишь памятником Энгельсу, Октябрьской площадью с нечеловечески-громадным Ильичом, Ленинским проспектом, мимо хирургии Первой Градской, среди светящихся окон которой Сергей Павлович угадал окно операционной и указал на него Ане, прибавив, что, может быть, именно в это время его товарищ и однокашник Женя Яблоков вытягивает из небытия какого-нибудь бедолагу с тромбом в легочной артерии или внезапно открывшимся желудочным кровотечением. И дальше, и дальше ехали они по пустынному в этот час проспекту, кое-где даже промахивая под красный свет и оставляя позади огромные, впавшие в тяжелый сон дома, редких прохожих, задумчиво курящую проститутку у ресторана «Гавана», сначала с ног до головы высвеченную желтым огнем светофора, а затем ставшую неестественно-зеленой и в таком цвете – краем глаза успел заметить Сергей Павлович – вдруг оказавшуюся востребованной вывалившимся из ресторана мужичком, приткнувшийся у обочины милицейский уазик и двух милиционеров с «калашниковыми», задумчиво рассматривающих лежащего на тротуаре человека и еще, по-видимому, не решивших, мертв он или только мертвецки пьян, неторопливо перебегавшую дорогу кошку со вздутыми боками и мгновенно вспыхнувшими жутким потусторонним блеском глазами, белый как привидение, зáмок с башенками – Академию Генерального штаба и, повернув налево, закрутили по дворам Теплого Стана.