Почему-то все мои друзья-москвичи от Питера без ума. Я же этой невзаимной влюбленности никогда не понимал, поскольку сами питерцы Москву терпеть не могли. Причем все петербуржцы, кого я знал, говорили о Москве и москвичах только плохое. Видимо сказывалась застарелая обида на утрату столичной функции и скверное финансирование большинства петербуржских проектов: город по-прежнему оставался пасынком российского государства. Но, тем не менее, я все равно его не любил. А сам этот город, похоже, чувствовал мое к себе отношение и мстил по мелочам. Приезжая по делам в Город-на-Неве я постоянно простужался, а от резкого ветра и перепадов погоды у меня начинались какие-то головные боли, весьма смахивавшие на мигрень. Архитектура города убивала меня своей неухоженностью, запущенностью, а новые современные дома смотрелись настоящими уродами и чужеродными монстрами. Город всегда напоминал мне больного старика с золотыми зубами, брошенного своими повзрослевшими потомками. Что касается зимнего Петербурга — то это вообще сплошной кошмар. Никогда не забуду, как мне пришлось пешком идти по всему Дворцовому мосту в мороз снег и метель. Ужасный ветер продувал до самых костей, и я тогда чуть было концы не отдал.

— …Вообще-то я не собирался в Петербург в ближайшее время, — сказал я.

— Разве Вы не получили то письмо?

— Вы написали мне письмо? Я ничего не знаю.

— Ну, как же! Я отправила вам письмо сразу же, как только узнала о гибели Антона. На ваш электронный адрес. Может, он неверный?

— Все может быть. Вы его помните?

— Нет, не помню, конечно. Дело в том, — поясняла Зинаида Васильевна, — что в последний свой приезд, Антон мне очень не понравился. Он плохо выглядел и казался каким-то больным. На мои вопросы о здоровье, отделывался шуточками, и ничего о себе не рассказывал. Ну, вы же его знаете, для него дело вполне обыкновенное. Но видимо сам он о чем-то догадывался, и на всякий случай просил меня, если с ним что-то случиться, отправить письмо. Вам отправить. Одно бумажное, по Парижскому адресу, а второе — электронное. Он его написал и сохранил в «черновиках». Обычное, как я понимаю, еще не дошло, а вот электронное…

— Видимо, тоже не дошло. Скажите, а отец не оставил копию этого бумажного письма у вас? Он всегда был предусмотрителен до крайности.

— Оставил. Но я его уничтожила.

— Почему? — я удивился. Как правило ненужные документы или выбрасывают, или говорят, что они не сохранилось. Но уничтожать? Обычно этого не делают.

— Вчера приезжал его ученик, — пояснила Зинаида Васильевна, — Латников. И спрашивал об этом письме. Причем так настойчиво и уверенно, что меня это очень насторожило. Слишком многое он знал, и мне не понравились некоторые его намеки. Поэтому я сразу же извинилась, незаметно взяла письмо… ту самую копию, прошла в туалет, разорвала на мелкие клочки и спустила воду.

— А тексты бумажного письма совпадали с электронным?

— Откуда я могу это знать? Я не читаю чужих писем, — сказала Зинаида Васильевна несколько обиженным тоном. — Думаю, что нет. Обычное письмо он писал от руки, а электронное набивал на моем компьютере.

— Ну, мало ли… я вдруг подумал…

— Нет, зря подумали. Я даже стерла его из отправленных.

— Вы какой почтовой программой пользуетесь?

— У меня Аутлук Экспресс, шестая версия. А что?

— Отлично! — восхитился я. Обычно пожилые люди с трудом могут объяснить, как и на чем они работают с электронной почтой. — Тогда это не страшно, что письмо стерто. Его легко можно восстановить.

— Вы знаете как? — удивилась Зинаида Васильевна.

— Умею, — успокоился я. — Если я к вам приеду, то допустите к тому компьютеру, с которого ушло письмо?

— Конечно. Вам же адресовано.

— Хорошо. Когда удобнее приехать? Мне — чем быстрее, тем лучше.

— Мне тоже. До первого февраля я относительно свободна, но потом у меня начнутся лекции.

Мы договорились о времени, обговорили еще некоторые мелкие технические детали, я все записал и отключился. Надо было покупать билет, бронировать номер в каком-нибудь недорогом отеле…

Потом я поехал на вокзал за билетами. Ну не доверяю я российскому Интернету. В самый последний момент в моей голове что-то щелкнуло, и я вообще решил отказаться от гостиницы. У меня не было никакого желания ночевать в плохом отеле, поэтому билет «туда» я купил не на «Невский Экспресс», а на обычный ночной поезд.

Почему-то все жители России любят ездить в так называемых плацкартах — жутких изобретениях позапрошлого века. Плацкартный вагон — один из нескольких видов пассажирских вагонов в России и странах бывшего Советского Союза. Только в Прибалтике, как новой составной части Шенгенской зоны, этих уродов истребили под корень. Обычный плацкартный вагон состоит из девяти проходных отделений (купе это не назовешь, хотя некоторые и пытаются), и предназначен на пятьдесят четыре спальных места, по шесть мест в каждом таком «купе». Два нижних, два верхних и два боковых — нижнее и верхнее. В каждом «купе» имеется складной столик, багажные полки и места для ручной клади под нижними пассажирскими местами. Такие вагоны, где все люди путешествуют поистине в скотских условиях, по-моему мало в чем изменились с царских времен. Но проезд там стоит дешево, поэтому неприхотливые россияне в первую очередь раскупают билеты именно в эти вагоны. Далее по популярности идут «купейные», а уже следом — дорогие первого класса или люкс. Особняком стоят скоростные поезда, курсирующие только между Москвой и Петербургом. С некоторой натяжкой их можно сравнить со скоростными европейскими экспрессами, но это приближение не будет точным. В российских скоростниках половина людей всегда едет спиною вперед, там неизменно плохой сервис, да и скорость никак не дотягивает до европейских стандартов. Однако от Москвы до Питера можно доехать за четыре часа, что сильно лучше, чем пропущенный день или ночь в вагоне на скверной влажной постели. Знаем, ездили.

Самое тяжелое в российских поездах – это даже не условия проезда, а попутчики. Одноместные купе стоят невозможные деньги, поэтому с чужими людьми, оказавшимися рядом в тесной коробке на колесах, приходится мириться. Всегда поражался тому, что, начавшись со слов «как же все-таки в этом вагоне душно», уже через несколько минут дело доходит до политиков и героев сериалов, а заканчивается философскими раздумьями на тему благополучия и счастья при социализме. Для таких замечательных собеседников не существует запретных тем. Про что только не услышишь в вагонных разговорах! И про то, что где-то за границей курящих беременных женщин сажают на пять лет в тюрьму, и про то, что в Африке целое племя живет на одних сушеных бананах, и про то, что можно есть только землянику и быть при этом здоровым как бык. В процессе подобной беседы выкладывается столько сведении, что делается реально страшно за собственное существование. Ведь уже досконально известно, кто, где, с кем живет, и какой и у кого готовится заговор, какая любовница у местного градоначальника и что «ейный племяш продает ворованные иномарки».

Как всегда, я не выспался в поезде, на сей раз из-за толстого соседа-попутчика. После Твери он начал громко храпеть, да так мощно, что дрожало купе. Мои вялые попытки пнуть толстяка приводили лишь к пятиминутным успехам, но заснуть за это время я просто не успевал.

Выходя из поезда, я ощущал себя пасмурным, мрачным и злым, как черт. Петербург изменился довольно сильно с того момента, что я видел его в последний раз. Даже архитектура сделалась какой-то не такой. Уже нет того духа, тех людей, с которых я любил проводить время, с кем я дружил, только их тени еще остались где-то в недрах моей памяти. Больше чем на день я не планировал задерживаться здесь.

Сразу же, с вокзала, я позвонил по нужному телефону и договорился о встрече. Уточнил адрес.

…Старый жилой дом в историческом районе города, темноватый двор-колодец, столь типичный для Петербурга. Обшарпанная дверь на лестницу. В «парадную», как до сих пор говорят в Питере. Побитая белая табличка «БЕРЕГИТЕ ТЕПЛО», когда-то давно приделанная к входной двери. Дверь с тех пор многократно перекрашивали, и темно-коричневая краска по краям налезла на белую эмаль. В качестве запора — кодовый замок. Я надавил на нужные кнопки и вошел. Внутри пахло кошачьей мочой и еще чем-то не очень аппетитным: живущие здесь граждане не столь богаты, чтобы содержать штат уборщиц и консьержек.