— В каком плане? — удивилась Маша.

— Во всех иных планах тоже.

— Так идем?

— Идем! Идем, куда ты пожелаешь! — весело сказал Латников, совершенно не подозревая, на что соглашается.

— В смысле — куда пожелаю?

— Короче — идем туда, куда ты хочешь. Лады? Я сегодня делаю все то, что ты мне прикажешь!

— Что это с тобой? — удивленно спросила Маша.

— Как что со мной? Я же поправился, выздоровел! Вполне мог бы клиническим идиотом стать, умственным инвалидом. А отделался только легкой и избирательной потерей памяти.

— Это как в «Джентльменах удачи» что ли? Тут — помню, тут — не помню?

— Типа того. «И не стоит зря портить нервы, вроде зебры жизнь, вроде зебры…». Так, по-моему, пелось когда-то в прелестной давней песенке? Черно-белые полосы судьбы кого угодно могут вывести из равновесия.

— Но полоски эти тоненькие, а когда ваще начинается сплошной мрак, может ты уже добрался до самой жопы? — спросила Маша, явно не ожидая развернутого ответа Латникова.

— М-м-м… — промычал он.

— Что?

— Мудрая мысль! — засмеялся Латников. Оказывается Маша намного умнее, чем он полагал раньше.

— О-о-о-о-о! Ты меня похвалил? Или мне это только показалось?

— Похвалил, и тебе это не показалось. Должен же я тебя, наконец, за что-то похвалить? Во-первых, тебе это будет сейчас полезно, а во-вторых, ты все-таки того заслуживаешь.

— Хорошо. Тогда идем… знаешь куда?

— Куда? Не знаю!

— В ту нехорошую квартиру. Помнишь, я тебе рассказывала?

— Это где творятся всякие безобразия? — сказал на удачу Латников. Слово «нехорошая» позволяло высказать такую мысль.

— Там разрешается снять с себя маску обычного человека, чтобы оказаться самим собой. Там убирают стрессы, накопленные в течение тяжелой рабочей недели, — наставительно произнесла Маша. — Так что, точно идем? Сегодня — пятница!

— И кто там будет сегодня убирать стрессы? Раз пятница?

— Там будет Голдфокс со своей Дитой — это точно. И может прийти еще одна парочка, но тут я не уверенна на все сто. Возможно, придет Мэт. Больше никого, все пойдут в клуб, там сегодня мощное gothic party до утра.

— А что такое Дита и Голдфокс?

— Ты ж ее видел! А Голдфокс это — Лёша, его не знаешь. Я только должна предупредить, чтобы ты не говорил ничего такого, что может их обидеть. А то — знаю я тебя. У них очень нежная душа и ранимые чувства. Да, и ничему не удивляйся там. А я пока забегу домой и прихвачу свои штучки — кто ж мог догадаться, что ты сегодня будешь такой сговорчивый! На Октябрьской встретимся, у решетки. Я тебе позвоню. Мне еще надо помыться-побриться…

Маша позвонила через час и велела быть к семи.

За это время Латников успел съездить домой, принять душ и переодеться в свежую одежду.

Метро жило своей нормальной жизнью. Ходили поезда, вверх-вниз бежали эскалаторы, дежурные «красные шапочки» мирно спали в своих «аквариумах», пассажиры сновали туда-сюда, абсолютно не обращая внимания друг на друга.

— Давно ждешь? — Маша возникла откуда-то сбоку, и Латников не заметил, как она подошла.

— Да нет, только пришел, — соврал он, чмокая ее в специально подставленную щечку. Он был выше ростом примерно на полголовы.

— На, таскать будешь, — сказала она, протягивая ему довольно объемистую сумку с логотипом Адидаса на боку.

— А что там? — удивился он, закидывая сумку через плечо. Ноша не показалась ему особенно тяжелой.

— Увидишь, — подмигнула Маша. — Сюрпрайс! Тебе может понравиться.

Потом они долго ехали на троллейбусе, шли пешком через какие-то пересеченные дворы, и, в конце концов, оказались на пятом этаже большого «сталинского» дома.

Дверь открыл молодой худощавый парень лет двадцати двух — двадцати четырех, в плотно, по фигуре, сидящей эсэсовской униформе с петлицами и витыми погонами штурмбанфюрера СС. Золотисто-желтые волосы доходили ему до плеч, а на голове красовалась эсесовская фуражка с высокой тульей, имперским орлом и мертвой головой вместо кокарды. На ногах парня чернели мягкие кожаные сапоги. По-видимому, форма была надета прямо на голое тело. Это и был, судя по всему, Лёша по кличке Голдфокс. В левой руке «штурмбанфюрер» держал фехтовальную рапиру.

Из комнаты вышла красивая бледная брюнетка с короткой стрижкой «каре» и ярко-красными губами. Девушку облегало черное платье без рукавов с высоким горлышком.

«Дита, — определил Латников. — Хороша, зараза!»

Девушка задумчиво поигрывала такой же рапирой, как и у Голдфокса, только держала и сгибала ее на манер стека. На руках она носила черные лайковые перчатки до локтей. Как только она повернулась, чтобы возвратиться в комнату, Латников с удивлением увидел, что кроме перчаток и этого платья никакой другой одежды девушка в тот момент на себе не имела. Сзади «платье» просто отсутствовало. Оно вообще держалось только на тоненьких шнурочках, стянутых на спине и пропущенных через специальные дырочки по краям ткани. Латников сразу оценил округлость ягодиц Диты, изящество ее ног и форму талии. По квартире девушка ходила босиком.

«Да уж, — подумал Латников, — точно нежная душа и ранимые чувства. Куда уж тут нам с нашими приземленными эмоциями. А вот форма у парня не совсем в порядке! Имперский орел не эсэсовского, а вермахтовского образца, да и повязка на рукаве не с той стороны».

— Привет! — сказал «штурмбанфюрер», и чмокнул Машу в щеку. Латникову он приветливо махнул рукой. — На кухне еще осталось полбутылки скотча и почти полный пузырь кьянти. Ну, вы сами там разберетесь. Что найдете в холодильнике — можете съесть. Вот эта, — он один раз стукнул костяшками пальцев в закрытую дверь другой комнаты, — в полном вашем распоряжении.

Выдав все указания, он последовал за Дитой, плотно закрыв за собою дверь.

«Ну и квартирка! — ужаснулся Латников. — Уйти бы отсюда на своих ногах!»

Маша молча взяла из его рук свою адидасовскую сумку, открыла предназначенную для их распоряжения дверь, и закинула сумку внутрь. Очевидно ничего бьющегося и хрупкого ни в сумке, ни в комнате не было.

Потом они довольно долго сидели на кухне, что-то ели, запивая дикой смесью виски и красного вина. У кьянти оказался странный вкус, отдающий грибами. Со стороны комнаты иногда доносились приглушенные вскрики и звон рапир. Потом раздался звонок в дверь, кого-то впустили, послышались негромкие голоса, и опять стало тихо.

— Мэт пришел, он сейчас присоединится к ним, — туманно пояснила Маша.

На некоторое время стало спокойно, но скоро из комнаты донеслись звуки, будто кто-то по старинке выбивал ковер. Воображение рисовало Латникову странные картины. Но потом стихло и это.

Вдруг Маша сказала:

— Все, пошли. Сейчас я буду тебя вязать.

— Что делать? — испугался Латников.

— Вязать. — Нет, с тобой точно что-то сегодня не так. Ты чего?

Примерно через десять минут Латников сидел на полу, раздетый до трусов и связанный по рукам и ногам толстыми, толщиной с палец, длинными пеньковыми веревками. Одна веревка туго обвивала его ноги, а вторая стягивала локти за спиной. Веревки издавали приятный и смутно знакомый запах. В комнате ничего не было, кроме разложенного дивана и маленького пуфика.

— Отвернись, — сказала ему Маша.

«Конопля! — вспомнил Латников. — Эти веревки пахнут коноплей».

— Как? — удивился он. — Я же пошевелиться не могу.

Тогда она молча взяла и повернула его, как мешок с картошкой, носом к стенке. На стене оказался плакат старо-советского дизайна:

Увеличивайте производство конопли, добивайтесь высоких показателей в своей работе. Берите пример со знатного коноплевода Александра Хрипунова!

Сам Александр Хрипунов был представлен тут же, на плакате. Неведомый художник изобразил знатного коноплевода с остановившимся лицом и совершено тупым взором. Видимо, конопля сделала свое дело, и тот, с кого надлежало брать пример, уже пребывал по ту сторону всего здешнего. Только сейчас Латников заметил, что вместо обоев одна стена в этой комнате сплошь заклеена разнообразными агитационными плакатами советской эпохи. Причем плакаты оказались подобраны по определенному принципу, а не просто так. Рядом с коноплеводом размещался известный плакат «Не болтай!», а с другой стороны от Хрипунова располагался лозунг — «Свет в окне — помощь врагу».