Зинаида Васильевна Гольдберг, оказавшаяся сухонькой интеллигентной дамой лет шестидесяти, выглядела вполне по-европейски академично. Я легко мог вообразить ее присутствие в какой-нибудь Венецианской биеннале, или на европейском симпозиуме по вопросам применения генномодифицированных продуктов, или на съезде врачей редкой специализации.
— Так вы говорите, что не получили того письма? — удивленно спросила она, после нескольких общих фраз, положенных по современному этикету.
— Да. Но это не так страшно. Если вы еще не переделывали свой компьютер, не делали сжатия почтовых файлов и не проводили очистку диска, то проблема решаема. Я могу восстановить стертые письма.
— Ничего я не проводила. Вот он, смотрите. Только сейчас я его включу…
Компьютер у Зинаиды Васильевны был вполне современным. Я быстро возродил «стертые» письма, используя принесенную с собой программу Mail Recovery for Outlook Express, а Зинаида Васильевна нашла среди восстановленных то самое отцовское письмо.
Привет, Виктор. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Извини за пафосное, как из скверного романа, начало, но я ничего лучшего сейчас придумать уже не могу. Не так давно я смотрел в окно, любуясь красотой вечернего города, и вдруг понял, что мой путь практически закончен. Всю жизнь я посветил постоянным поискам истины, чтению древних текстов, разгадыванию старых загадок, но совсем забыл, что у меня есть ты. Вернее – не хотел помнить. Я все ждал подходящего момента, чтобы откровенно поговорить с тобой, как отец с сыном, но видимо теперь уже не успею. Когда умерла твоя мама, я потерял смысл в жизни и начал искать утешение в своей работе, что было, видимо, еще одной моей ошибкой. Я не понимал, что главное достояние для меня это ты, но сейчас, когда я вижу, что моему существованию угрожает опасность, и я могу исчезнуть, то смотрю на прожитую жизнь несколько иначе. Если все вдруг обойдется, то мы поговорим по-новому, я обещаю.
В тот конверт, что отправился по твоему домашнему адресу, я положил кое-какие свои записи и еще медальон, который когда-то купил для твоей матери в антикварной лавке в Милане. Медальон разделяется на две половинки. Одна принадлежала ей, а вторая мне, теперь он опять целый и принадлежит тебе. Старик-антиквар заявлял, что это Средневековье, но на самом деле — восемнадцатый век. Ты можешь отдать полмедальона тому человеку, который тебе дорог и небезразличен, тогда он будет вспоминать о тебе, а ты о нем. Можешь оставить его себе полностью, это твой выбор. Главное не забывай о людях, которые тебе дороги…
И еще одно. Только недавно я понял, что некоторые загадки должны остаться неразгаданными, прошлое не надо ворошить, надо думать о будущем. Поэтому уничтожь мою последнюю книгу. Все материалы и их копии. Какой же я был идиот, когда решил опубликовать ее!
Твой отец.
Я подошел к окну и посмотрел наружу. Я тогда очень боялся, что Зинаида Васильевна меня о чем-нибудь спросит, но, надо отдать ей должное, она тактично промолчала. Окно выходило во двор-колодец вызывающий какие-то тюремные ассоциации. Двор, образованный близко стоящими стенами многоэтажных домов, куда никогда не заглядывает солнце. В историческом центре Петербурга таких дворов сотни, и для кого-то вид из окна ограничивается исключительно этим пространством. Двор-колодец — ничего кроме помойки по определению не помещается в его унылую внутренность. Ни зелени, ни деревьев, только стены и асфальт. Вход с улицы через подворотню. Даже личные машины сюда не ставили – иначе мусоровоз не смог бы развернуться и забрать причитающуюся ему суточную дань. Двор плохо освещен, а освещенность стен падала по мере приближения к земле…
Как только рассосался комок в горле, я попрощался с Зинаидой Васильевной, и поехал на Московский вокзал. Обратная дорога оказалась намного приятнее — я возвращался «Невским Экспрессом», и уже к одиннадцати вечера отпирал дверь офиса, который использовал вместо дома.
25. Маша, Дита и Голдфокс
Свой однотумбовый стол на кафедре Николай Латников начал исследовать сразу же, как только забыл болеть. Он полностью вынимал каждый ящик, внимательно осматривал его со всех сторон, заглядывал в образовавшийся провал и тщательно изучал содержимое. На вопросы сотрудников отнекивался примерно так:
— …не знаю даже. Гриппозное осложнение — менингоэнцефалит. Голова болела — жутко, я думал копыта отброшу. Но ничего, оклемался. Только что-то с памятью моей стало, забыл некоторые мелочи жизни. Но это временно — восстанавливается уже. Врач обещал, что скоро все пройдет.
На самом столе кроме компьютера и принтера ничего не было. Компьютер сразу же после включения затребовал пароль, и Латников тут же вырубил его от греха.
Верхний ящик стола оказался заперт на ключ. Сам ключ легко отыскался на общей связке в кармане. Этот ящик и был самым интересным. В полном беспорядке там лежали: две флешки на двести пятьдесят шесть и пятьсот двенадцать мегабайт, зеленый переходник для мыши, расческа, круглое зеркальце, пачка фломастеров, несколько авторучек (все не писали), два плоских ключа, моток скотча, крестовидная отвертка, старомодный сотовый телефон без признаков жизни, несколько дисков неизвестных музыкальных групп, три юбилейных десятирублевых монеты, початая пачка презервативов «Contex Classic», тюбик какой-то прозрачной мази с пугающей надписью «Sico» и еще много всякого мелкого хлама. Самым интересным предметом оказалась обычная записная книжка в потертом переплете под кожу. Еще там обнаружились сигареты «Newport» — длинные, ментоловые, в мягкой зеленой пачке. Латников курил.
«Буду бросать, — в который уже раз подумал он, — вот прямо завтра и начну».
Во втором ящике находился запаянный в черный пакет картридж для лазерного принтера, вскрытая пачка белой писчей бумаги с запиской сверху: «Бумагу не воровать, убью!». Там же валялся порванный пакетик со скрепками, несколько цветных кнопок и два железных зажима для бумаги.
В самом нижнем ящике стола не оказалось ничего, кроме щетки для одежды и пары старых кроссовок «Columbia». Видимо Латников использовал их вместо сменной обуви.
Когда последние сотрудники ушли, к его столу подошла Мария Буланова — молодая преподавательница, которой передали часы покойного профессора Карпова. Ничего не говоря, она встала рядом и молча уставилась на Николая.
— Слушай, Маш, какая нынче самая популярная марка сигарет? — спросил Латников, чтобы хоть что-нибудь сказать. Он знал, что с разговаривает с ней на «ты» и называет ее Машей.
— Нашел кого спрашивать! Я не курю.
— А я вот собираюсь бросать, поэтому и спрашиваю у всех, — нелогично объяснил свой вопрос Латников.
— Мои друзья, которые курящие, когда деньги есть, покупают «Diablo» или «Captain Black».
Тут Маша села прямо на его стол, положив ногу на ногу.
— Ну? — спросила она. — Так что? Свечи купил?
— Свечи? — удивился Латников, разглядывая ее красивые ноги с круглыми коленками. — Какие еще свечи?
— Я же просила тебя купить пачку свечей из настоящего пчелиного воска.
— Зачем из настоящего воска? — еще более удивился Латников. — Для церкви что ли?
— Для секса! Нет, ты уверен, что уже полностью здоров?
«У нас с ней что, близкие интимные отношения? — в смятении подумал он, переведя взгляд с коленок на лицо Маши. — Выходит, она спит не только с Луньковым, но и со мной? Вот это будет номер! Но причем тут церковные свечи?»
А вслух сказал:
— Точно здоров, лучше не бывает. Практически родился заново.
— Так что? Как обычно? Или?..
— Маш, я для тебя — все готов, сама знаешь.
«Пока будем отделываться нейтральными и многозначительными фразами, используя ее собственные слова, — решил Николай. — А тем временем ситуация постепенно проясниться. Баба она глупая, поэтому должно получиться».