Брод нашли быстро. К исходу лета Десна обмелела так, что коням лишь по брюхо было. В сумерках были уже возле избы волхва. Чурило стоял у дверей избы и молча смотрел, как всадники подъезжают, тяжело слезают с коней. Когда вразнобой поздоровались, Чурило, не отвечая на приветствие, коротко спросил:

— Бились?

Шарап вздохнул тяжко:

— Бились…

— Сколько приступов отбили?

— Один всего — первый наскок…

— Вояки… — презрительно бросил волхв. — Где ночевать-то будете?

— На сеновале… Где ж еще? — удивился Шарап. — Ты только дай нам, чем укрываться, а то скоро ночи прохладными станут…

— Ладно, идите искупнитесь, а то разит от вас потом конским за версту, а я пока спроворю чего поесть.

И сами накупаться успели, и коней искупали, пока волхв на свежем воздухе под дубом не спеша выставлял снедь на стол. Как водится, посреди стола красовался вместительный жбан с медом. Пустив коней пастись на лужайку, расселись за столом. Разлив ковшом мед по деревянным чашам, волхв поднял свою, сказал тихо:

— За павших… Пусть земля им будет пухом… — никто не удивился, что волхв помянул христианской присказкой. Да и чего удивляться, если на стенах Киева пали почти что одни христиане.

Все эхом откликнулись:

— За павших… Пусть земля им будет пухом… — и принялись за лесную снедь волхва.

Сначала похлебали наваристой ушицы, из трех пород рыб, потом той же рыбешки, но уже запеченной в тесте, заели все жареными грибами, закусили малиной с молоком, и после этого всерьез приступили к жбану.

Разливая мед по чашам, волхв спросил:

— Што дальше делать-то будете?

Шарап пожал плечами:

— А што делать? Отсидимся у тебя до зимы, у Рюриковых вояк злоба поуляжется, да по домам вернемся… Дворы на Киеве, там и все нажитое в захоронках…

Волхв сел на свое место, взял чашу, сказал тихо:

— Не будет больше покою на Киеве. Рюрик неправдой Киев себе взял, теперь начнут сгонять друг друга; одна неправда тянет за собой другие. На помощь себе Рюрик латинян призовет, и будут править Киевом папежники. Кроме привычной дани, будут еще и десятину драть — и впадет Киев в нищету и убогость.

Шарап покрутил головой, проговорил нерешительно:

— Мы ж христиане, и они христиане…

— Ты ж еще не христианин… — волхв усмехнулся.

— Долго ли окреститься! — вокликнул Шарап.

— Окреститься не долго… — раздумчиво протянул волхв. — Только станешь ли ты от этого христианином? Нас христиане язычниками прозывают, а велика ли разница наших вер? У нас — Ярило, Бог Отец, творец всего сущего. У христиан — тоже Бог Отец, творец всего сущего. У нас — второстепенные боги-покровители. У них — святые, тоже покровители всяких дел человеческих. Однако ж, нас, волхвов, свои христиане уже которую сотню лет изводят, теперь папежники придут — последних изведут.

— Што ж делать-то нам? — растерянно протянул Шарап.

— А сразу в латинян креститься! Да толку будет чуть. Князья теперь Киев каждый год друг у друга будут дергать; вот и сложите вы буйные головушки в чужой драке. Сами ж говорили, что ушли из дружинников потому, что в усобицах не захотели русскую кровь проливать…

Шарап опустил голову, задумался. Батута растерянно проговорил:

— Присоветуй что-нибудь, Чурило! Ты ж волхв!

— Одно могу посоветовать — уходите в Северские земли.

Звяга оживился:

— А это мысль! До Северских земель даже половцы сроду не добирались… — Звяга вскинул чашу, рявкнул: — За Северские земли! — и одним духом опорожнил посудину.

Шарап с видимым удовольствием долго цедил мед из своей чаши, наконец, поставил ее на стол, сказал задумчиво:

— Звяга, помнишь, когда прошлым летом с Реутом ходили, он про какую-то Москву сказывал? Еще говорил, что сам бы там с радостью поселился? Сказывал, для купца лучше места жительства не найти — в любой край земли оттуда дорога есть; либо реками, либо посуху…

Звяга пожал плечами, проговорил:

— Ну что ж, на Москву, так на Москву…

Серик вышел из душного тепла избы, потянулся, глядя на яркие звезды. До рассвета было еще далеко, но зимой и при свете звезд можно ходить. В избе копошились остальные охотники, вяло переругивались, отыскивая в темноте сапоги и оружие. Не дожидаясь их, Серик пошагал к конюшням, снег зло скрипел под ногами. В Киеве в эту пору еще довольно тепло и слякотно, а тут уже зима завернула по-настоящему. Пока снег не глубокий надо бы дичины запасти побольше, да в округе всех лосей и оленей побили, приходится верст за десять уже ездить. Он оглядел конюшни; здорово Чечуля придумал! Низкие навесы из жердей, опирающиеся на столбы, крыты камышом, стены тоже из камышовых вязанок. При первых морозах все это полили водой, и теперь в конюшнях довольно тепло, несмотря на мороз. Серик только подошел к дверному проему, завешанному шкурами, как оттуда понеслось радостное фырканье; конь уже нетерпеливо бил копытами в землю. Серик прошел в конюшню, стараясь широко не откидывать полог, чтобы не выпускать тепло, на ощупь нашарил висящую на столбе попону, так же на ощупь накрыл спину коня, нашарил свое седло, наложил его на попону, и только после этого вывел коня на мороз. Остальные кони завистливо фыркали, били копытами в землю; им тоже хотелось пробежаться по морозцу. Серик уже затянул подпругу и взнуздал коня, когда из избы вышел проводник. Прихватив под мышку лыжи, прислоненные к стене, он подошел к Серику, скрипя древком рогатины, будто посохом, по снегу, помолчал, повздыхал, сказал, с трудом подбирая слова русского языка:

— Однако сохатых во всей округе извели; пойдем за изюбрями…

Серик промолчал, про себя подумал, что зима тут долгая, видать придется не одного коня съесть. Тем временем из избы потянулись остальные охотники, уныло позевывая. У многих в руках были мешки с припасами; добычу приходилось искать и по три, а то и по четыре дня. Серик спросил проводника:

— Где изюбрей-то искать будем?

— На тот берег надо идти…

— А хозяева против не будут? — опасливо спросил Серик.

— Они давно уж откочевали подальше, туда… — проводник махнул рукой куда-то на полдень.

Тем временем вокруг собрались остальные охотники, Серик сказал:

— Вы отправляйтесь сохатых шукать, а мы на тот берег сходим, изюбрей поищем…

Дружинники молча потянулись в конюшню, седлать коней. А Серик сходил в лабаз, принес невеликий мешочек овса; остатки припасов берегли пуще глазу, овес только на долгую охоту брали для коней. Приторочив мешок к седлу, поверх спального мешка из царских мехов, вымененных еще летом, Серик вскочил в седло. Проводник уже шагал к берегу. Серик никак не мог приноровиться к его шагу; шагом конь от него отставал, а рысью обгонял. Снег лежал тонким, ровным слоем после недавней метели, кое-где торчали одинокие будылья. Серик подумал, что если тут снегу падает столько же, сколько у Чернигова, то через месяц на коне уже и не побегаешь, придется лыжи делать. Ну что ж, дело нехитрое; отодрать пару дранок, слегка обтесать остро заточенным топором, обшить кусками шкуры с задних ног сохатого… От мыслей его отвлек вид реки; если до метели снег на льду лежал ровным слоем, то теперь почти весь его сдуло. Оглядывая ровное голубоватое пространство, Серик мысленно выругался; как же не подкованный Громыхало перейдет этакую ледяную пустыню?

Съехавший уже на лед проводник, обернулся, спросил:

— Ну, чего стал?

Серик проговорил:

— Снег нужен, конь не может идти по льду, падать будет на каждом шагу…

Проводник понятливо кивнул; его лыжи, хоть и подшитые сохачьей шкурой, тоже не шибко то хотели ехать вперед — при каждом шаге скользили взад-вперед. Он глянул вверх по течению, вниз, подумал, и уверенно направился вверх по течению. Когда поравнялись с каменными лбами на том берегу, Серик увидел, как косо, от берега до берега лежит широкий снежный занос. Проводник съехал на него с откоса, и резво побежал к тому берегу. Серик слез с коня, и, ведя его в поводу, осторожно ступил на убитый метелью твердый наст. Конь фыркал, тревожно косил глазами, но шагал по заносу не артачась. Серик едва половину реки одолел, а проводник уже взобрался на кручу берега и маячил на самой верхотуре, над каменными лбами.