Едва от берега отошли, как наткнулись на следы сохатого; совсем недавно прошел, потому как метель лишь ночью улеглась. Проводник спросил:

— А зачем нам изюбрей искать, коли сохатый рядом?

Серик пожал плечами:

— А и верно, ни к чему…

Они осторожно пошли по следу, проводник бежал впереди, Серик — чуть отстав. Наконец проводник замахал рукой, Серик проворно соскочил с коня, накинул уздечку на сучок ближайшего дерева, предварительно срубив его в паре четвертей от ствола. Хоть волков тут пока вроде не замечалось, да вдруг уже прикочевали откуда-нибудь? А сучок будет надежно удерживать спокойного коня, но при опасности он легко сорвется. Сериковы сапоги, сшитые проводником в два слоя из оленьей шкуры, почти не скрипели в рыхлом снегу, да и идти было пока не тяжело — снег был еще неглубокий. Держа наготове лук, Серик рысил за проводником по его лыжне, пока тот не замер на месте. Сохатый стоял на прогалине, шагах в шестидесяти, и чутко прислушивался, и принюхивался. Серик проследил путь стрелы, вроде ее полету ничто не помешает, и медленно потянул тетиву. Проводник замер, благоговейно глядя на Серика. Наконец тетива резко щелкнула. Сохатый сделал только два прыжка в сторону крепи, к которой стремился на дневку, и повалился в снег.

Проводник поцокал языком, медленно, восторженно выговорил:

— Ты великий охотник. Я прошу тебя, послать моему роду такого же великого охотника.

Серик опешил, спросил:

— Эт, каким таким манером?..

— Гостем моим будешь, я тебе самую красивую дочку дам…

Серик плюнул, — эти их обычаи, — спустил тетиву, сунул лук в саадак, и зашагал своим следом к коню. Когда он вернулся, уже верхом, проводник выпотрошил сохатого, и снимал шкуру. Идти до лагеря было далеко, сохатый запросто замерзнет на таком морозе, и шкуру уже не снимешь — пропадет добро. Серик углядел неподалеку недавно засохшую сухостойную березку, еще не иструхлявевшую — дрова, лучше некуда, и жару много, и дыму мало, и искр нет. Срубил ее топором, раскряжевал на три кряжа, сложил крестом, быстро развел костер. Проводник тем временем закончил свежевать сохатого. Они все делали молча, настолько привыкли за осень охотиться вдвоем. Серик принялся мастерить волокушу, а проводник, порезав мелкими кусочками сердце и печень сохатого, отвязал от седла небольшой котел, зачерпнул в него снегу и повесил над огнем, когда снег растаял, скидал туда кусочки мяса, достал из своего мешка какие-то сушеные корешки, былинки, искрошил, и тоже кинул туда. Волокушу мастерить — дело нехитрое, Серик быстро закончил, присел к костру, протянул к огню озябшие руки. На куске березовой коры проводник мелко крошил пласт мяса, срезанный с задней ноги сохатого. Серик хмуро проворчал:

— Это зачем? Охотникам полагается только сердце, печень и легкие, остальное делим поровну…

Проводник обронил:

— Я и взял только нашу долю, и то не всю… — кончив крошить мясо, он отложил бересту подальше от костра, помешал варево палочкой, поцокал языком: — Однако вкусное варево в котле получается, только дорого котлы стоят…

Варево вяло кипело на слабом огне, распространяя по лесу одуряющие запахи. Серик уже отчаянно проголодался. Сглотнув слюну, он достал ложку, сказал:

— Хватит варить. Горячее сыро не бывает…

Проводник понятливо кивнул, снял котел, поставил на заранее приготовленные деревяшки, и принялись хлебать варево. У проводника была такая же ложка, как и у Серика. Оказалось, ложки искусно умеет вырезать Лисица; за отсутствием липы, он их ловко резал из осины.

Когда котел опустел, проводник придвинул бересту, с уже подмерзшими кусочками сырого мяса, отделил ложкой половину, кивнул Серику:

— Ешь… — и сам принялся брать пальцами по кусочку, кидать в рот и с видимым удовольствием жевать.

Серик брезгливо покривился, бросил презрительно:

— Не думал я, что ты сыроядец…

Проводник изумленно поглядел на него, проговорил:

— Если сырого мяса зимой не есть, к весне зубы шататься начнут, кровь пойдет, ноги распухнут, и к таянию снегов помрешь, однако…

Серик подивился; надо же, и здесь такая хворь бывает… В Северских землях в голодные годы зимами подобная хворь случается, но вот лечить ее сырым мясом никто не додумался. Он нерешительно взял кусочек мяса, положил в рот, пожевал. А вообще-то ничего. Достав мешочек с солью, скупо, одной щепоткой, посыпал мясо. Попробовал — а теперь даже вкусно стало… И вмиг сжевал невеликую кучку мяса.

Серик решил сэкономить овес — все равно к ночи конь в конюшне будет, а там сена, хоть и плохонького, да навалом. А потому кормить коня не стал. После еды сразу же запряг волокушу, на нее общими усилиями взвалили сохатого, и потащились к реке, при этом Серик помогал коню за одну оглоблю, а проводник — за другую. И все равно, когда уже в сумерках вышли к реке, от всех троих валил пар. Серик подумал, что охота с проводником всегда удачлива бывает, но вот целого сохатого один конь в волокуше утянуть не может. Другие-то тройками охотятся, в волокушу впрягают сразу двух коней…

Пока отдыхали на береговой круче, спустилась темнота, но на более темном льду полоса заноса выделялась, будто крыло зегзицы на фоне морской воды. Когда спустились на занос, Серик опасался, что наст еще не прилежался на льду и конь будет скользить, но обошлось; видимо потому, что в метель было тепло, а потом ударил мороз, и снег попросту примерз ко льду. Тащить волокушу по ровному, еще куда не шло, но забраться на береговой откос у коня явно не хватало сил, да и Серик, как ни упирался, шибко помочь ему не мог — сапоги скользили по снегу, и сила Серикова пропадала впустую. Однако кто-то, видать, заметил их еще когда они отдыхали на береговой круче, вскоре набежали дружинники, общими усилиями волокушу вытащили на береговой откос, выпрягли коня, а волокушу поволокли к избам.

Только через месяц Серик с проводником убили первого изюбра, а до этого добыча была скудной, так что пришлось съесть двух коней. Вскоре Серик заметил, что дружинники будто бы сторонятся проводника, стараются его не касаться, и вообще держатся от него подальше. Серик как-то придержал Чечулю, спросил:

— Чего это вы от проводника шарахаетесь, будто от прокаженного?

Чечуля помялся, помялся, да и выпалил:

— Сыроядец он!

С нарочитым удивлением Серик спросил:

— Ну и што?

— А то, когда изюбра привезли, он шмат сырого мяса отрезал, и тут же съел.

Серик понимающе покивал. Сам он тогда тоже отрезал шмат мяса, но сжевал тайком. Сырая изюбрятина была повкуснее сырой сохачины, но вот конину сырую есть было попросту невозможно.

После этого разговора прошло недели две, как вдруг Серик то и дело начал замечать кровяные плевки на снегу, да и кое-кто из дружинников сделались вялыми, раздражительными, бывало даже днем спали в избах. Серик как-то растормошил одного, бесцеремонно полез к нему в рот пальцами, пошатал зубы — они зашатались, будто гнилой тын, из-под десен поплыла кровь.

Серик собрал свою старшую дружину у конюшни, обрисовал, что к чему. Чечуля уныло пожал плечами, и принялся смотреть на другую сторону реки на каменные лбы, чернеющие в окружающей белизне. Алай глубокомысленно выговорил:

— Отец сказывал, что у них в стойбище такое случалось — надо побольше кумыса пить, и все пройдет в три дня.

Серик проворчал:

— Где ж я кумыс возьму? У нас всего тридцать кобыл, и ни одна не доится. Они ж только в марте ожеребятся, да им и своих жеребят кормить надо будет… На таком сене у них молока будет — на полковшика…

Лисица проговорил:

— Знавал я одного волхва, он сказывал, что лучше хвойного отвара ничто не помогает. Главное, до весны дотянуть, а когда свежая травка из земли полезет, эта хворь сама пропадает, но зубов все одно лишишься…

Серик проворчал раздраженно:

— Што мне с вами беззубыми потом делать-то? Я знаю средство! Всех излечу, но, чур, носа не воротить!

На следующий же день Серик с проводником отправились на другой берег за изюбрем. Но изюбр, это не сохатый, за ним еще и побегать надо; лишь на третий день завалили молодого, комолого быка. Пока тащили до лагеря, туша основательно промерзла. Стоял яркий, морозный день; такие дни нередки в предвесенье и на Руси. Серик распрягал волокушу, когда из избы вылез Чечуля, хмуро сплюнул на снег. Серик покосился на плевок, зло выговорил: