Мед уже основательно ударил в голову, но настороженность не отпускала; ни русичи, ни половцы так и не сняли кольчуг, не отстегнули мечей. Однако вскоре Звяга уже обнимался с половецкими солдатами, да и Шарап то и дело поднимал кружку то за здравие дуче, то за здравие князя Романа. Серик сообразил, что Шарап со Звягой, опытные тати, решили подпоить половцев. Половцы с одинаковым восторгом пили и за того, и за другого. А погреб у Яхно, казалось, был бездонным. Однако молодой мед и половецкого солдата может одним махом с ног сшибить. Может случайно, а может и нарочно, на столе появился жбан молодого меда. Все осушили по кружке, Серик повернулся к Шарапу, что-то сказать, и вдруг земля перевернулась, и Серик каким-то неведомым образом оказался под столом. Кое-как выкарабкался оттуда; все вокруг шаталось, а на лавке сидело два Горчака. Сотник что-то резко выкрикнул, половецкие солдаты поднялись из-за стола, опрокинув лавки, основательно в них запутались. Сотник, сам еле держась на ногах, поднимал их за шкирку и пихал в сторону ворот. Наконец они кое-как разобрались, и побрели, поддерживая друг друга вниз по склону. На середине кто-то споткнулся, и все разом покатились вниз, и сотник вслед за ними. Так кучей на берегу, под носом у своей ладьи и угомонились.

Серик перед самым своим лицом увидел совершенно трезвые глаза Горчака. Основательно встряхнув Серика, он требовательно спросил:

— Ты стражу стоять можешь?

Серик икнул, бормотнул:

— М-могу…

Рядом оказался Яхно. Заплетающимся языком он сказал:

— Зачем стражу? Спите. Мои младшие посторожат…

— Младшие? Эт хорошо… — сговорчиво согласился Горчак. — Когда Яхно отошел, он вновь склонился к Серику, требовательно спросил: — Так можешь стоять? Не уснешь?

Серик тряхнул головой, раздраженно сказал:

— Да что с тобой? Отстою, как положено… Яхно ж сказал…

— Мало ли чего Яхно сказал! — раздраженно прервал его Горчак.

— Я все понял, Горчак. Как всегда сменишь меня… — почти трезво проговорил Серик.

Он, шатаясь, подошел к своим вьюкам, достал из мешка шубу, — ночи уже стали прохладные, — расстелил ее в тени тына в густых зарослях лебеды, сел на шубу, прислонясь спиной к бревнам тына. Голова как раз торчала над лебедой, а по такой густой и высокой траве бесшумно нипочем не подобраться. Положив с правой руки обнаженный меч, а с левой лук, Серик приготовился нести стражу. Все уже угомонились; Шарап со Звягой чуть только отползли от стола, и устроились на охапках сена брошенных коням, которые аппетитно хрупали им, выдергивая пучки из-под боков бражников. Горчак еще некоторое время ходил по двору; устраивал на ночлег свою половчанку, взобрался на забороло, пристроенное к тыну, постоял, вглядываясь вниз. После чего отошел в дальний угол двора, прилег там на шубу.

Серик сидел неподвижно, земля приятно покачивалась, над головой горели яркие осенние звезды. По двору бродил кругами младший сын Яхно, исправно сторожил. Но Серик был солидарен с Горчаком; когда живешь вот так на отшибе, надо уметь угождать и нашим и вашим. А у Яхно нет никакого интереса в Сибирском Пути; сейчас он тут царь и бог, а как набежит жадная, проворная орава мелких купчиков… Хмель не проходил, и было приятно просто сидеть, слушать ночь, смотреть бездумно на звезды. Давно наученный Шарапом и Звягой, Серик знал, что ночью, на страже, нельзя полагаться на зрение, и глупо торчать на виду. Слух тебе вернее донесет о приближении опасности. Прямо за тыном начинался спуск к реке; так что, если кто полезет по склону, его загодя слышно будет. Если с другой стороны кто полезет через тын, его как на ладони высветит полная луна. Серик чуть не рассмеялся, когда увидел, как яхновский страж, постояв в задумчивости возле телеги, вдруг взобрался на нее, зарылся в ворох сена, и затих.

Серик не заметил, как прошло время. Горчак возник неожиданно, посреди двора, окликнул тихонько:

— Серик, ты где?

— Здесь я… — в полголоса откликнулся Серик.

Горчак подошел, спросил:

— А страж где?

— А вон, в телеге дрыхнет… — кивнул Серик, и широко зевнул.

Горчак тихонько посмеялся, сказал:

— Тут и злого умысла не надо; ежели бы половцам надо было перерезать нас, так они бы это сделали беспрепятственно. А заодно бы и Яхно прирезали… Ладно, спи, Серик…

Серик тут же завернулся в шубу и отплыл в блаженный сон.

Наутро его разбудили стуки и скрипы, донесшиеся из-за тына. Он выпутался из шубы, поохал, разгибая натруженную в долгом походе поясницу, вскарабкался на забороло. Высунувшись из-за тына, увидел, как половецкая ладья медленно отходит от берега. Завидев его, стоящий на корме сотник приветственно помахал рукой. Серик помахал в ответ. Внизу стоял Шарап и смотрел на Серика.

— Уходят половцы… — сказал Серик.

— Ну и слава богам… — обронил Шарап.

От терема шел Яхно, на ходу зевая и почесываясь, спросил:

— Отдыхать будете, аль сразу дальше пойдете?

— Конечно, отдохнуть надобно денек, кони притомились… — пробурчал Шарап. — Топи баню!

Они еще издали увидели густой черный дым, поднимающийся над берегом. Шарап сказал:

— Неужто нашу ладью спалили?

— Не-е… — благодушно протянул Горчак. — Ладья за столь долгое время на берегу рассохлась; работники ее заново конопатят и смолят…

И верно, когда открылся берег под крепостцой, увидели, как под боком ладьи, оказавшейся полностью на суше из-за отступившей к осени воды, копошатся работники. В стороне горит жаркий костер, над которым и поднимается жирный черный дым. Над костром висел закопченный котел, в котором, видать, варилась смола. Увидев путников, работники побросали работу, замахали руками, приветствуя.

Тяжело спрыгнув с коня, Горчак спросил степенного кормчего, который не удосужился даже отвлечься от своего занятия, — неспешного помешивания длинной палкой смолы в котле:

— Долго еще конопатить будете?

— С вашей помощью к ночи управимся. За ночь застынет — с утра и отплывать можно… — искоса глянув на Горчака, проворчал без улыбки: — Шучу я… На што вы мне нужны? Сами управимся. Отдыхайте.

Устало переступая кривыми ногами, к Горчаку подошел Унча, сказал:

— Ну, бывай здоров, Горчак… — и неумело протянул руку для пожатия. Серик знал, что у степняков рукопожатия были не приняты.

Горчак протянул руку, пожал маленькую ручонку Унчи, спросил:

— На будущий год не пойдешь с нами на край степи?

Унча помотал головой, сказал медленно:

— Стар я уже, так далеко ходить, да и убыток торговле причинится. Старшего сына с тобой пошлю; он три языка знает, еще и половецкий, с моим товаром в Асторокань ходил уже четыре раза.

Пока развьючивали коней, на берег собралось все население крепостцы, но стояли молча. Видно было, как разбирает всех любопытство, но расспрашивать не решались. Вскоре пришли воины, стояли в сторонке, переминались с ноги на ногу. Горчак ухмыльнулся, сказал:

— Да не забыл я про вас! — и протянул десятнику кошель с серебром. После чего обратился к толпе: — Эй, народ, кто коней купит? Добрые кони!

Вышел вперед старик, у которого коней и покупали, сказал:

— Однако я куплю… — и назвал цену.

Горчак аж подпрыгнул, заорал:

— Побойся Бога! Это ж вдвое меньше того, что я платил! А лошадки только отъелись в степи, на вольных-то травах…

— Видно, как они отъелись… — пробурчал старик. — Ребра вот-вот наружу вылезут…

Горчак махнул рукой:

— Ладно, кровопийца…

Откуда ни возьмись, появились два отрока и погнали коней в пойменные луга, откармливать после трудного похода.

Наутро проводить путников опять собрались все жители крепости. Горчак только собрался скомандовать спихивать ладью, как с берега набежало народу столько, что все борта облепили. Поднатужились — и ладья легко соскользнула с песчаного берега. При этом половина народу оказалась в речке. Быстро загрузились. Горчак, стоя на корме, замахал руками, закричал:

— Мир вам, добрые люди!