После первого барана, старик-акын что-то повелительно сказал сидящему за его спиной парню, тот молча сорвался с места и куда-то убежал, вскоре вернулся и подал старику какую-то чудную штуковину; кузовок, из панциря степной черепахи, приделанная к нему длинная, тонкая палка, вдоль палки натянуты три жильные струны. Старик пристроил кузовок на колено, задумался. Шумная пирующая толпа вдруг притихла, а старик ударил пальцами по струнам и запел. Все внимали неподвижно, казалось, даже не дыша. Серик разбирал отдельные слова, но смысл ускользал. А песня все лилась и лилась, долгая, как степной путь. Наконец старик замолчал, нойон что-то сказал ему, поклонился. Старик промолчал в ответ, повелительно махнул рукой парням, терпеливо сидящим у него за спиной; те вскочили, подняли старика и увели. Дальше все пошло по накатанной; пять дней пили кумыс бурдюками, и ели баранов десятками. На шестой день утром распрощались еле-еле; нойон непременно хотел еще денек попировать.

Горчак ехал впереди, сгорбившись в седле, и о чем-то напряженно думал. Шарап со Звягой, привычные к долгому пути, привычно дремали в седлах. Благо, путь лежал не через враждебные поля половецкие. То и дело из степи выскакивали всадники, пристраивались к каравану, о чем-то разговаривали с Унчой — Серик не прислушивался. Сердце радостно отстукивало удары копыт о твердую степную землю; каждый удар заметно приближал к родному дому. Не хотелось думать о том, что дома-то побыть едва ли недельку придется — и снова в путь.

Глава 8

К усадьбе Яхно выехали уже в сумерках, и тут же резко осадили коней. Приткнувшись к берегу, стояла половецкая ладья.

Шарап медленно выговорил:

— Кажись нарвались…

Горчак проговорил:

— Ладья маленькая, едва ли десяток человек в ней поместится…

Звяга проворчал:

— Все равно поворачивать оглобли поздно…

От ворот уже махали. Кто? Издалека да в сумерках — разглядеть было трудно. Серик первым тронул коня, передвинув лук в налучье поближе к левой руке, мимоходом тронув кончиками пальцев оперенья стрел в колчане. Кони устало вынесли на кручу. У ворот стоял один из сыновей Яхно. Он подбежал к Горчаку, быстро заговорил:

— Виду не подавайте, будто удивлены. Скажите, путь разведывали для торговли с башкирцами…

Шарап хмуро проворчал:

— А мы вообще можем помолчать, ежели их всего десяток…

Отрок замахал руками, испуганно зашептал:

— Да вы что?! Как нам тут дальше жить, коли вы побьете половцев?! — после чего жалобно добавил: — Вы лучше спешьтесь, чтоб они не подумали чего…

Горчак проворчал:

— Ладно, делить нам нечего, а разойтись мирно, все лучше доброй драки… — и тяжело спрыгнул с коня. Видно было, что и он устал смертельно.

Ведя коней в поводу, путники медленно проследовали в ворота. За длинным столом, стоящем под навесом у дверей в подклеть, уставленном всякой снедью, сидело восемь половцев. Есть и пить они перестали, настороженно глядя на прибывших. Горчак устало поклонился, сказал по-половецки:

— Хлеб и соль вам, путники.

Старший, в богато изукрашенной узорными стальными пластинами кольчуге, сказал по-русски:

— Мир вам, путники. Прошу к столу.

— Ты разве хозяин? — неприязненно пробурчал Шарап.

Но Яхно уже сообразил; его сыновья тащили козлы и две широкие тесины. Серик отметил, что Яхно еще и рукодельный мужик: даже тес умеет тесать. Потому как тесины были свеженькие, желтенькие, только-только вытесанные. Видать, лес был не далеко вверх по Яику.

Горчак поспешно постарался сгладить застарелую неприязнь Шарапа к половцам:

— Меня Горчаком кличут, купец я с Киева. А это моя караванная стража; Шарап, Звяга и Серик. Знатные воины, у самого князя Романа в дружине служили.

Воин ткнул себя пальцем в грудь, сказал:

— Меня Александром зовут. Сотник я в войске дуче. А с солдатами сам знакомься, коли охота… — он повнимательнее пригляделся к половчанке, спросил: — Горчак, а зачем ты такого мальца в столь опасный и трудный поход брал?

— Да где ж, опасный и трудный?! — почти натурально изумился Горчак. — К башкирцам ходили, пути разведывали, торговать с ними собираюсь. Меды у них знатные, да и мягкая рухлядь не хуже сибирской…

Половец вдруг выпалил по-половецки:

— Послушай, красавица: мигни хоть глазом, и с нами поплывешь к отцу родному!

Клео поспешно отступила за спину Горчака, замотала головой.

Сотник грозно насупился, спросил:

— Где взял полонянку?

Горчак положил ладонь на рукоятку меча, выговорил раздельно:

— Не полонянка она. Ее замуж везли за купецкого сына, да ушкуйники напали, ее суженого порубили, а мы ее из воды выловили…

Яхно вдруг добродушно встрял:

— Да будет вам ссориться! Садитесь за стол, испейте доброго меду. В такой дали от родных градов еще не хватало вам мечи скрестить… — он бегло говорил по-половецки.

Жены и снохи Яхно уже уставили новый стол медами и яствами, однако, сотник не унимался. Пока путники рассаживались за столом, он проговорил:

— Врешь ты, купец, как конокрад, застигнутый у чужого табуна с уздечкой…

Серик на месте Горчака давно бы уже выхватил меч, а тот лишь добродушно ухмыльнулся, спросил:

— И где ж я тебе вру?

— В степь вы лазили! — победно выпалил сотник. — Аж на три недели пути!

Горчак протянул:

— Ну-у… Из этих трех недель — целую неделю пировали с касогами… Ты ж, поди, их знаешь… А куда мы лазили — то вас не касается; Сибирь пока ничья. А если будет наша — вы нам в том не помешаете.

Сотник некоторое время задумчиво смотрел на Горчака, наконец, медленно заговорил:

— Вы не со степью торговать собираетесь… Из этакой дали шерсть да шкуры возить — шибко накладно… Да касоги и сами пригоняют свои табуны и отары на продажу…

Горчак равнодушно пожал плечами:

— Кто тебе сказал, что мы только со степью торговать собираемся? Через степь ходить с телегами можно. Да к тому же путь по Белой северские купцы держат, киевлян не пускают; вот и приходится собственную дорогу торить в сибирские леса. Давай лучше, сотник, выпьем мировую. Может ты не слыхал, но у нас нынче мир с половцами.

Сотник подставил свою кружку молоденькой снохе Яхно, которая тут же наполнила ее прошлогодним устоявшимся медом, сказал:

— Как же не слыхал? Я ж только весной из Асторокани.

Сотник, наконец, унялся; видать сообразил, что путники издалека, проголодались, а потому помалкивал, пока они утоляли первый голод. Потом Горчак предложил выпить за вечную дружбу.

Сотник медленно проговорил, следя за прозрачной, желтоватой струей меда, льющегося в его кружку:

— Боюсь, вечного мира у нас не получится. Был я прошлым летом по делам в Кафе, видел там вашего князя Рюрика. Капитан дворцовой стражи дуче — мой старый знакомец. Так вот, он говорил, что Рюрик будто бы предлагал дуче идти на Киев, и дуче выслушал его благосклонно…

Тут Серик встрял:

— Точно! Когда в Суроже стояли, я видел Рюрика на пристани.

— А в Суроже-то, чего ему делать? — удивился Горчак.

— Как, что? Если он на Киев собрался — в Суроже полно наемников болтается! Этот сброд за возможность кого пограбить безнаказанно, хоть на край света пойдет, — весело проговорил сотник.

— Ну уж, безнаказанно… — мотнул головой Горчак. — У князя Романа сильная дружина, да и сам князь — знатный воин…

— Ладно, хватит о дурном… — махнул рукой сотник, как бы отметая от себя дурные вести. — Горчак, вот я кого ни спрашивал, никто толком не ответил, почему русские нас половцами прозвали?

— А леший знает… — протянул Горчак. — Вы появились еще на памяти моего деда. Я мальцом был, а уже запомнил, что он вас тоже половцами называл…

Шарап проговорил:

— А мой дед сказывал; будто бы вас потому половцами прозвали, что шибко плавать любите. Даже ваш стольный город будто бы на воде стоит…

— А и верно… — сотник почесал в затылке. — Только на воде Венеция стоит…