— Зарядить орудия фугасными! — крикнул Андрей, сбросив каску.

«Врач должен быть сильнее своих слабостей, — повторяла Нина слова доктора Пронина. — Больному нет дела до того, устали вы или не в настроении. Он обращается к вам потому, что не может обойтись без вас. Мы — человечность».

Шагая за начальником госпиталя военврачом первого ранга Сокольским, Нина Никитина старалась не думать о голоде, о мокрой одежде и мозолях на ногах.

Дождь, начавшийся ночью, после того как они, пять человек, подгоняемые немецкими мотоциклистами, сожгли вышедшую из строя машину и кинулись в лес, не переставая моросил больше двух суток.

На военной службе Нина была с двадцать второго июня. В этот день весь выпускной курс подал заявление в военкомат об отправке на фронт.

До Москвы Нина ехала с подругами, а там пришлось расстаться: Зина и Клава получили назначение на Юго-Западный фронт. При прощании военврачи третьего ранга со шпалами на петличках поплакали украдкой на Белорусском вокзале.

Когда эшелон отошел от Вязьмы, Нина увидела вагоны, разбитые при бомбежке, и ей стало страшно за Николая. Он-то, конечно, в самом пекле войны.

Нина не могла представить себе, какой теперь Николай. К ужасу своему, она начала забывать его лицо. Если раньше она любила его как-то отвлеченно, может быть даже по-детски, то сейчас в ее чувстве появилось что-то новое, зрелое, беспощадное.

А все всколыхнуло последнее письмо Николая, полученное в институте. Он намекал на возможность отпуска. Нина тогда потеряла покой. Уходя в институт, торопилась — он там. После экзаменов бежала в общежитие — скорее, он ждет ее, он — приехал…

Но все рухнуло в воскресное утро двадцать второго июня. Многие, правда, надеялись, что война скоро кончится, но ведь каждый день войны приносит все новые и новые смерти.

В госпитале Сокольского, куда ее назначили хирургом, Нина каждый день со страхом ждала, что вдруг перед ней на операционном столе окажется Николай… Она пыталась разыскать его, но разве найдешь человека, когда фронт не стабилизировался?..

Три дня назад Нину разбудили ночью и вызвали к Сокольскому. У него уже были все врачи. Сокольский прочел приказ об эвакуации госпиталя. Немцы прорвали фронт. Нину назначили ответственной за эвакуацию больных.

Вертелась она весь этот день с утра до вечера как белка в колесе, ругалась с начальниками автоколонн, с шофёрами, умоляла, просила. И только к вечеру, отправив последнюю партию раненых, удалось выехать и ей. Машину скоро повредил самолет, атаковавший их с воздуха. А тут показались немецкие мотоциклисты. Машину пришлось поджечь, а самим бежать в лес.

Двигаясь на восток по лесам и болотам, группа Сокольского держалась параллельно шоссе. Дважды чуть не натыкались на немецкие части, но благополучно миновали опасность.

На рассвете этого дня они вышли на широкую заболоченную поляну, а потом выбрались на сухой склон холма. Тут они увидели окапывающихся солдат.

— По-моему, это наши, — неуверенно сказал Сокольский.

Их заметили. Навстречу направились четыре человека. Судя по одежде, это были свои, но — кто его знает…

Сокольский с шофером пошли вперед. Нина и две ее сотрудницы спрятались за кустами можжевельника и следили за начальником госпиталя. Вскоре Сокольский замахал фуражкой, приглашая выходить из укрытия.

— Мы у своих, Нина Федоровна, — сказал Сокольский, когда они подошли…

В просторной крестьянской избе за обеденным столом сидел над картой пожилой невысокий худощавый полковник. Его, видимо, лихорадило, и он кутался в казацкую бурку.

— Есть возможность выехать в Гжатск? — спросил Сокольский, подавая ему документы.

— На машине? Нет! — ответил полковник. — Садитесь, пожалуйста. Противник контролирует участок дороги километра в три. А пешком, — полковник вскинул глаза на Нину и ее спутниц, — вам самим не дойти. Да и какой смысл рисковать? Вечером, когда стемнеет, моя машина в вашем распоряжении. Да я гляжу, вам не лишне будет подкрепиться.

— Пожалуй, — признался Сокольский, усмехнувшись.

— Завтрак принесут. Прошу немного подождать.

В помещение стремительно влетел щеголеватый лейтенант и, вскинув руку к козырьку, доложил:

— Прибыла батарея семидесятишестимиллиметровых.

— Наконец-то! — сказал полковник тихо. Он, видимо, очень ждал батарею, и теперь у него отлегло на душе. Он даже сбросил бурку.

— Они вернулись без одного среднего командира. А Мирошниченко у нас без дела…

— Знаю. Ничего вы не поняли, лейтенант, — как выговор, произнес полковник. — Откомандируйте Мирошниченко, чтоб не путался под ногами. Ведь нам всем еще два дня назад можно было бы петь отходную, если бы не Снопов и его бойцы.

Нине показалось, что она ослышалась.

«Слишком много думаю о нем. Ведь так не бывает… Не может быть… Но почему Сокольский смотрит на меня? Что он знает?» — думала Нина, стараясь унять волнение.

— Там есть командир батареи, — продолжал полковник. — Позовите его ко мне. Да не вздумайте вмешиваться в его дела.

— Есть! — ответил лейтенант, покраснев, и выбежал на крыльцо.

— Вы сказали Снопов, товарищ полковник? — осмелилась спросить Нина.

— Да. Знакомы? Нашего зовут Николаем. Сейчас придет.

На крыльце послышались быстрые шаги.

— Разрешите войти, товарищ полковник? Николай стоял за порогом. Он не видел Сокольского и Нины. Глаза его смотрели на командира полка доверчиво и с радостью. Так взрослый мужчина может глядеть на другого только если верит ему безгранично. Голова Николая была перевязана. Из-под пилотки виднелась марля.

Нина стояла ни жива ни мертва. Она не могла двинуться с места. Не могла произнести ни слова.

— Заходи, Снопов, — пригласил полковник, поднимаясь из-за стола. — Не надеялся увидеть тебя…

— Туго было, товарищ полковник. Но вырвались.

— Батарею разверните на опушке леса, на случай танковой атаки… А потом отдыхать… Оформляйте при первой возможности наградные материалы. Заместителем твоим будет Куклин… — Полковник вернулся к столу и, роясь в полевой сумке, спросил: — Знаешь о капитане Гусеве и лейтенанте Лаченко?

— Слышал, товарищ полковник, о Гусеве, а о лейтенанте не знаю.

— Жив лейтенант, но в строй ему уже не вернуться. Не стало у нас и комиссара, Снопов… Возьми, командир батареи, — полковник протянул ему пистолет. — Ты имеешь на него право. Для тебя таскаю в сумке. Это пистолет капитана Гусева. Хорошая у вас была дружба. Я гордился вами…

Принимая пистолет, Николай опустил голову.

— Иди, Снопов. Тебя ждут.

Николай оглянулся и застыл от неожиданности, но тут же стремительно шагнул вперед.

— Нина, ты? Здесь? Нина?

Больше он ничего не в состоянии был сказать, но Нине и не надо было ничего другого. Все ее сомнения и тревоги рассеялись в один миг.

— Город на Каме-матушке… — проговорил Сокольский.

— Здравия желаю, товарищ военврач, — опомнился Николай.

— Здоров, ленивый мой больной? — добродушно пожал ему руку Сокольский. — А я думал, тебя с твоим характером давно уж нет. С Халхин-Гола я тебя выписал с отпуском. Скрыл от командира полка?

— Не скрыл, товарищ военврач. Но война же сразу…

Батарейцы, которые уже знали о появлении Нины, решили показать ей, что за командир у них и как они к нему относятся. Едва только Николай пришел с ней в расположение батареи, раздалась громовая команда Андрея:

— Батарея, смирно! — И он, подойдя строевым шагом, начал докладывать: — Товарищ командир батареи, вверенное вам…

— Вольно! Брось, Андрей, не дури, — прошипел Николай.

— Вольно! — закричал Андрей и, обращаясь уже к Нине, сказал: — Разрешите представиться: старший сержант Куклин.

— А ведь мы с вами уже знакомы. И давно…

Весь этот день для Нины прошел как во сне. Николай рядом, Николай с нею. И товарищи его такие замечательные и чуткие люди. Вот только хоть на минутку остаться бы вдвоем, чтобы вдоволь насмотреться на него. Николай думал о том же, но его то и дело вызывали к телефону, то и дело приходили к нему с неотложными вопросами.