А ведь поначалу, когда хорошие дела делали и кричали: «Мы — материалисты-неверующие», — так им по неведению многое прощалось, всякие грешки вроде взяток, приписок… Что с них возьмёшь — заповедей, бедные, не знают, не ведают, что творят…

А с этих, нынешних, спрос уже по полной программе. Сами на себя, считай, нашему хозяину заявление написали. Так, мол, и так, очень даже ведаем, что творим.

Но это потом, а пока им цензура развернуться не давала, будь она проклята — то чернуху запретят, то порнуху. Будто знала, что на Суде за каждое слово гнилое придётся отвечать… Но и мы не дремали, завели себе среди цензоров пятую колонну с червоточинкой внутри — а люди ведь все слабые, недалёкие, и пускали их по ложному следу: ату их, генетиков, кибернетиков, ату этих блаженных искателей Истины — не правды, ибо правда в том, что все мы — дерьмо, черви и обязательно помрём. А Истина в том, что все люди по Замыслу — боги и созданы для вечной жизни в том самом Светлом Будущем, которое называется Царствием Света, и путь туда — через любовь к ближнему, называй его братом или товарищем… Ибо кто ближнего накормит, даст жильё, оденет, излечит, защитит — тот Самого Христа накормил и приютил, и будет он оправдан на Суде — так написано в Евангелии.

А эти так называемые «совки» выращивали хлеб, строили города, были учителями, врачами, воинами, причём медицина была бесплатной… Путь в Царствие — через взаимопомощь, трудолюбие, честность, нестяжание, нравственную чистоту, самоотверженность, стремление к восхождению «в связке» — всё то, что мы называем «Путь, Истина и Жизнь». Но не все ведают, что это и есть Царствие Христово, ибо сказано: «Я есмь путь, и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня» /Иоан.14, б/.

То есть ко Христу приходят через Путь и Жизнь. Правда, многие из них считались атеистами, но «без Меня не можете творить ничего» и «по плодам их узнаете их», «Не может худое дерево приносить добрый плод». Те, кто приносили «добрые плоды», были со Христом в сердце своём… А ведь так и заповедано: «Дай Мне, сыне, сердце своё». И «сказал безумец в сердце своём: нет Бога»… Именно «в сердце», а не в уме или языком…

Слушаясь Его Закона, они шли на Его неведомый Зов по Его Пути. Самоотверженное служение Целому, довольствуясь «хлебом насущным», то есть необходимо-достаточным во имя бесконечно большого. Свершения записанной в сердце Тайны.

— Позитив, враг мой, не говори красиво поморщился АГ, — а фильмы их тогдашние, эти «Голубые Огоньки» на телевидении — просто плакать от умиления хочется! Вот у меня тут свидетельства…

Побежала в вечность белая телеграфная лента-змея, заволокли всё клубы душного серного дыма…

— Итак, Градов, Коржи вам не подошли?

— Да, хотелось что-либо поэкзотичнее, деревушку, затерянную в снегах. Ну и…

— Ну и вы отправились во Власово. Когда это было?

— Около трёх.

— Кто с вами был?

— Симкин.

— А Пушко остался в Коржах?

— Да, зашёл к знакомой. Мы не стали его ждать. Пушко мне был не нужен — для снимков было уже темно.

— А Симкин нужен?

— В общем, оператору бы, конечно, следовало посмотреть натуру. Но Симкин шёл еле-еле и жаловался, что замёрз. Вдвоём мы бы до темноты не доползли.

— Вы сами хорошо ходите на лыжах?

— У меня разряд.

— Продолжайте, Градов.

— Симкин полз еле-еле, всё время отставал. Я сказал, что побегу один, а он пусть едет на станцию. Вот и всё. Больше я его не видел.

— Так. Ну а Власове? Оно вам подошло?

— Какое это имеет отношение к деду?

— Имеет. Может кто-либо подтвердить, что вы были во Власове от четырёх до пяти?

— Подтвердить? Сомневаюсь. Меня никто не видел.

— Я тоже сомневаюсь. Градов. Вас и не могли видеть во Власове, потому что вы там не были.

— Ну да. Я был занят более важным делом — убивал Симкина. Вам не кажется, что это смешно?

— Симкина не убили. Градов. При спуске в лощину он ударился головой о выступающий из-под снега валун и потерял сознание. Он скончался через два часа, когда другой, что с ним был, испугался холода, бурана и сбежал. Удрал, обрекая тем самым раненого на смерть.

— Всё это действительно печально, но я уже сказал, что больше не видел Симкина.

— Ответьте, Градов, вы были во Власове?

Пауза. Яна чувствует её кровью, кожей — нависшую, как гильотина, страшась прочесть ответ и зная, какой он будет.

— Нет, если это так уж важно. Заблудился, начался буран.

— Заблудились? Странно. Лыжня через лес до Власова прямая, как стрела, и Пушко сообщил вам об этом, не так ли?

— Послушайте, я уже сказал, что к гибели Симкина не имею никакого отношения. Симкина не убили, это был несчастный случай, и вы не имеете никакого права предъявлять мне обвинение.

— Уголовного состава преступления действительно нет, но совершено преступление нравственное, против основ нашей морали. Хотелось бы установить истину. Градов. Почему неподалёку от трупа Симкина был найден ваш шарф?

— Когда мы расставались, Симкин попросил его у меня, потому что замёрз. А я на лыжах никогда не мёрзну.

— Ворсинки вашего шарфа обнаружены на куртке погибшего, в основном, на спине и под мышками. В данном случае, шарфом воспользовались, чтобы дотащить Симкина от валуна до дерева рядом с лыжнёй. Симкин в момент несчастья был не один — это установлено.

— Ну, с ним мог быть кто угодно.

— Мистер Икс, случайно оказавшийся возле раненого в такую неподходящую для прогулок погоду. Мы проверили это маловероятное предположение. Действительно, без четверти шесть работница железнодорожного переезда видела, как какой-то лыжник подошёл к одной из стоящих у переезда машин, привязал к багажнику лыжи, сел в машину, затем шлагбаум открыли и машина уехала. Такая же, как у вас куртка, шапочка с козырьком. Конечно, не исключено, что этот мистер Икс, кроме вашего шарфа, носил такую же импортную куртку и кепочку…

— Я уже сказал, что заблудился. Вышел к трассе, поймал машину и попросил довезти до станции.

— Свидетель Кулакова утверждает, что в машину вы сели у переезда.

— Чепуха, я просто вылез посмотреть, не сползли ли с багажника лыжи.

— Странно, Градов, куда же вы ехали в таком случае? Попросили довезти вас до станции, станция в двухстах метрах от переезда, однако из машины у переезда не вылезли, а отправились дальше.

— Доехал до Черкасской, сел в электричку там. Что тут странного?

— Только то, что в Черкасской останавливаются далеко не все электрички. И от шоссе до станции там не двести метров, а добрый километр. И всё-таки вы предпочли сесть в поезд в Черкасской…

— Не понимаю, какое это имеет отношение к гибели Симкина?

— Позвольте мне высказать по этому поводу некоторые соображения. Вначале вы искренне хотели спасти Симкина, но для этого надо было поставить другую жизнь хотя бы наравне со своей. Ночь, буран, ледяной ветер… Самому бы живым добраться, а тут тащи Симкина волоком по снегу. Вашего мужества хватило ненадолго. Вы бросили Симкина и сбежали. Животный страх за себя оказался выше чувства дружбы, долга, наконец, обычного человеческого сострадания. Но вот лес позади. Увидав огни станции, вы поняли, что спасены, и тут вами овладевает другой страх — теперь вы осознаёте всю низость свершённого и боитесь, как бы об этом не узнали товарищи. В конце концов, никто не видел, что вы были с Симкиным в момент несчастья. Вы могли поехать во Власове один, заблудиться, выйти к трассе, поймать машину… Никто не должен видеть, что вы вышли из лощины около шести, а лучше всего, если вас вообще не будет на станции. Поэтому вы сворачиваете от лощины к переезду, просите довезти вас до Черкасской…

— Знаете, пожалуй мне это всё уже поднадоело. Я могу быть свободен?

— Идите, Градов. Преступление, повторяю, не уголовное. Кстати, в какой машине вы ехали? Можно было бы разыскать водителя «Победы», он бы подтвердил, что вы сели именно у трассы, а не у переезда. Но вы, разумеется, никаких примет не запомнили, не говоря уж про номер. Может, хотя бы цвет?